Спартак - Рафаэло Джованьоли

Кавалерию, насчитывавшую до трех тысяч человек, Спартак разделил на шесть эскадронов и начальником над ней назначил Мамилия.

Верховным вождем снова был провозглашен, под бурные возгласы пятидесяти трех тысяч бойцов, самый храбрый и опытнейший - Спартак.

Через несколько дней фракиец пожелал сделать смотр войску, и когда он появился на равнине, где стояли три корпуса, построенные в три линии, одетый в свои скромные доспехи, верхом на своем коне, не имевшем на себе ни украшений, ни богатой уздечки, ни драгоценного чепрака, - единодушный крик, мощный как удар грома, вырвался одновременно из груди пятидесяти трех тысяч гладиаторов:

- Слава Спартаку!.

В течение трех часов Спартак обходил фронт всех своих легионов, расточая слова похвалы и одобрения, и призывая воинов соблюдать строжайшую дисциплину, ибо она является главным условием победы.

По окончании смотра вождь гладиаторов вскочил на своего коня и, вынув из ножен меч, дал знак к сигналу "стройся". Затем скомандовал несколько движений, выполненных легионами с безукоризненной точностью; потом три корпуса последовательно ринулись в атаку, сперва выступая шагом, затем бегом, оглашая воздух страшным "барра".

Когда закончилась атака третьей линии, легионы выстроились, в превосходном порядке прошли маршем перед своим вождем и вернулись один за другим в лагерь.

Спартак удалился туда последним в сопровождении Эномая, Крикса. Граника и всех начальников легионов.

При постройке нового лагеря гладиаторы воздвигли для Спартака, без его ведома, достойную полководца палатку. Там в этот день был устроен скромный обед для десяти начальников легионов, трех заместителей Спартака и начальника кавалерии. Пирушка была приготовлена умеренная и скромная, чтобы не доставить неприятности Спартаку, который был врагом всяких кутежей и дебоша и с самого детства был умерен в пище, крайне выдержан в питье и по своему характеру и привычкам питал отвращение к бражничеству и разгулу.

Поэтому на сей раз угощение было умеренным, вопреки желаниям и аппетитам большинства сотрапезников, так как Эномай, Борторикс, Вильмир, Брезовир, Рутилий и другие были бы непрочь кутнуть как следует.

Тем не менее на пирушке царило самое сердечное веселье и самая живая и искренняя дружба... В конце обеда Рутилий, подняв руку с чашей, полной пенящегося вина, звучным голосом воскликнул:

- За свободу рабов, за победу угнетенных! За здоровье победоносного и непобедимого Спартака! - И осушил чашу под рукоплескания и одобрительные возгласы всех товарищей, последовавших его примеру.

Только Спартак едва омочил губы в своем кубке.

Когда несколько затих шум рукоплесканий, Спартак в свою очередь поднял чашу и твердым голосом сказал:

- За Юпитера всеблагого, величайшего освободителя! За чистую непорочную богиню Свободу, чтобы она на нас обратила свои божественные взоры и светила нам и ходатайствовала за нас перед всеми богами, обитающими на Олимпе!

Все подхватили и выпили, хотя галлы и германцы не верили ни в Юпитера, ни в других богов, греческих и римских. Поэтому Эномай тоже чокнулся, призывая на помощь Одина, а Крикс - взывая о благосклонности Геза к войску гладиаторов и их предприятию. Наконец эпирот Фессалоний, бывший последователем Эпикура и не веривший в богов, взяв в свою очередь слово, сказал:

- Я уважаю вашу веру.., и я вам завидую.., но не разделяю ее с вами.., так как боги - это призраки, созданные страхом народов, о чем я узнал из учения несравненного Эпикура. Всякий раз, как нас постигает большое несчастье, выгодно верить в сверхъестественную силу, выгодно прибегать к этой вере и черпать в ней силу духа и утешение!.. Но когда вы убеждены, что природа творит и разрушает сама по себе, и что, творя, она пользуется всеми своими силами, не всегда нам известными, но все-таки всегда силами материальными, то как можно верить в так называемых богов?.. Поэтому позвольте мне, друзья, воздать хвалу нашему делу согласно моим мыслям и убеждениям.

И после наступившего на миг молчания, он продолжал:

- За единение душ, за смелость сердец, за крепость мечей в лагере гладиаторов!

Все присоединились к тосту эпикурейца, выпили с ним и, снова усевшись, возобновили веселую и оживленную беседу.

Изящно одетая в пеплум из голубой льняной материи с мелкими серебряными полосками, Мирца, распоряжавшаяся приготовлением обеда, но не принявшая в нем участия, стояла в стороне, смотря на Спартака ласковыми, полными любви глазами. Ее бледное и обычно грустное лицо, на котором в течение последних дней чаще можно было заметить слезы, чем улыбку, в эту минуту светилось радостью, спокойным счастьем, столь тихим, что легко было понять, как кратковременна была эта радость и как плохо это видимое и поверхностное веселье скрывало тайную боль ее страдающего сердца.

На нее влюбленными глазами смотрел Арторикс; она украдкой и словно против воли поглядывала по временам на мужественного юношу, лицо которого побледнело и исхудало за эти несколько дней от безнадежной любви.

Уже долгое время Арторикс не принимал участия в веселой беседе гостей Спартака, сидел молча и неподвижно, весь поглощенный созерцанием девушки, пристально смотревшей на своего брата. Эта глубокая преданность, это безграничное восхищение, которое Мирца высказывала Спартаку, делали ее еще более дорогой и более привлекательной для Арторикса. Охваченный восторгом, он поднялся с места и, набравшись неожиданно храбрости, воскликнул, высоко поднимая свою чашу.

- Я предлагаю, друзья, выпить за счастье Мирцы, возлюбленной сестры нашего любимейшего вождя!

Все выпили, и никто в пылу тостов и возлияний не обратил внимания на яркий румянец, покрывший щеки юного галла, лишь Мирца, вздрогнув при звуке голоса, произнесшего ее имя, быстро повернулась в сторону Арторикса и кинула на него взгляд благодарности, смешанный с упреком; затем, когда она сообразила, что перешла границы той сдержанности, которую намеревалась честно и стойко соблюдать в своем отношении к юноше, ее лицо вспыхнуло, она с стыдливым жестом склонила голову и больше не подымала глаз на гостей, не двигалась и не говорила ни слова.

Еще с полчаса продолжалась пирушка, сопровождавшаяся беззлобными шутками, вполне пристойным весельем и легкой беседой, как это бывает между людьми, связанными искренней дружбой.

Когда друзья Спартака простились с ним, солнце уже клонилось к закату.

Спартак проводил своих гостей до выхода из палатки и, когда они удалились, остался на месте посмотреть на огромный лагерь гладиаторов.

И, переходя от одной мысли к другой, он подумал о могуществе магического слова "свобод а", которое меньше чем в год подняло пятьдесят тысяч несчастных, лишенных всякого будущего, всякой надежды, огрубевших благодаря своему положению и потерявших человеческое достоинство; это слово подняло их на высоту первых солдат мира, вливая в их души мужество, самоотверженность и сознание своего человеческого достоинства; он подумал о таинственном и непреодолимом влиянии этого слова, которое его, бедного, презренного гладиатора, сделало храбрым и страшным вождем могучего войска и влило в его душу способность победить всякую другую страсть, даже благородную и сильнейшую любовь, связывающую его с Валерией. Эту божественную женщину он любил вв сто раз больше, чем себя самого, но не больше, чем святое дело, которому он посвятил свою жизнь.

Глава 15

СПАРТАК ОДЕРЖИВАЕТ ПОБЕДУ ЕЩЕ НАД ОДНИМ ПРЕТОРОМ И ПРЕОДОЛЕВАЕТ ТЯЖЕЛЫЕ ИСКУШЕНИЯ

Тем временем в Риме начинали серьезно задумываться над оборотом" который приняли дела в Кампанье после вторичного поражения Публия Вариния. Пятьдесят тысяч вооруженных гладиаторов под начальством человека, в котором уже все, краснея от стыда, были вынуждены признать отвагу, мужество и опытность являлись полным хозяевами кампанской провинции, в которой, за исключением нескольких городов, всякая тень власти Рима, всякий след его авторитета уже были уничтожены; эти пятьдесят тысяч вооруженных гладиаторов, серьезно угрожали Самниуму и Лациуму, то есть передовым укреплениям Рима" становились слишком, грозной опасностью, чтобы относиться к ней легкомысленно и небрежно, Поэтому в комициях этого года управление провинцией Сицилией, а вместе с ней и ведение войны с гладиаторами были отняты у Вариния и переданы почти единодушным голосованием народа и Сената Каю Анфидию Оресту. Это был патриций лет сорока пяти, очень опытный в военном деле. За свое мужество и проницательность он пользовался большим авторитетом и симпатией как у народа, так и у Сената.

В первые месяцы 681 года Орест собрал сильное войско из трех легионов: один состоял из римлян, другой - только из италийцев и третий - из союзников далматов и иллирийцев. Эти три легиона представляли силу приблизительно в двадцать тысяч человек. В соединении с десятью тысячами, спасшимися после разгрома при Аквинуме, они образовали армию в тридцать тысяч бойцов. Ее Орест приводил в порядок и обучал в Лациуме. С ней он обещал на голову разбить Спартака ближайшей весной.