Что вдруг - Роман Тименчик

Потом в “Жемчугах” и позднейших сборниках отточился ювелирный резец, и к выпуклости формы прибавилось закругленное мастерство, изысканность умелой кисти. Но уже тогда, уже на фиолетовых глянцевых страничках:

Звуки плыли и кричали,Как виденья, как гиганты…»

(Горный С. [Оцуп А.А.] // Свобода (Варшава). 1921.14 октября; цитата из стих. «Маэстро».

А.М. Русский конквистадор // Слово. 1926. 9 мая.

В Риге его знали и как музыканта, члена певческого общества «Баян». В 1930-х он давал сольные концерты художественного свиста.

Маяк (Рига). 1922. 7 сентября.

Хейт А. Анна Ахматова. Поэтическое странствие / Перевод М. Тименчика. М., 1991. С. 25. Ср.: «Русалка на стене» (Анна Ахматова. Записные книжки. М. – Турин, 1966. С. 444).

Фрагмент магистерской работы Елизаветы Росс об А.А. / Публ. и вступ. ст. Галины Пономаревой и Татьяны Шор. Комментарии Р.Д. Тименчика // Балтийско-русский сборник. Кн. I / Под ред. Бориса Равдина и Лазаря Флейшмана. Stanford, 2000. С. 87–88.

Геософия и джаграфия

На полке рядом с пистолетами…

В 1989 году я гостил у Томаса Венцлова в Нью-Хэйвене, и он, литературовед, верующий во единого и великого бога деталей, бога, напомню, Ягайлов и Ядвиг, и при этом еще записной глобтроттер, поделился недавно увиденным им в Египте. Гумилевские строки

Дай скончаться под той сикоморою,Где с Христом отдыхала Мария, —

подразумевали конкретное дерево в Эль-Матарии, пригороде Каира, до сих пор являющееся туристическим объектом. Я рассказал о находке Томаса на страницах журнала «De visu»1, но, увы, строчкой комментария в новом полном собрании сочинений Гумилева (вообще беззаботном по части информации, введенной в оборот после 1991 года) она не стала.

Во взаимообмене находками я ответил другой гумилевской деталью, из стихотворения, написанного в 1911 году —

Я закрыл Илиаду и сел у окна,На губах трепетало последнее слово,Что-то ярко светило – фонарь иль луна,И медлительно двигалась тень часового.

Я так часто бросал испытующий взорИ так много встречал отвечающих взоров,Одиссеев во мгле пароходных контор,Агамемнонов между трактирных маркеров.

Так в далекой Сибири, где плачет пурга,Застывают в серебряных льдах мастодонты,Их глухая тоска там колышет снега,Красной кровью – ведь их – зажжены горизонты.

Я печален от книги, томлюсь от луны,Может быть, мне совсем и не надо героя,Вот идут по аллее, так странно нежны,Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя.

В этом стихотворении, отводящем глаза от книги, чтобы увидеть, что мир состоит из вочеловеченных литературных цитат, и отдохнувши от Гомера, возвращающегося к Лонгу, одно место особенно интригует неразъясненностью – сибирские мастодонты третьей строфы, доноры сибирских закатов в крови. Рауль Эшельман видит здесь отголосок «Слонов» Леконт де Лиля2. Мне же кажется, что здесь отозвалось чтение Гумилевым в лето 1911 года3 фантастического «Ученого путешествия на Медвежий остров» Осипа Сенковского, имевшего одним из эпиграфов «Какой вздор!.. (Гомер, в своей «Илиаде»)» и ерничавшего (по слову Бенедиктова, «оправив прибауткой живую речь, с игрушкой и с лозой, он действовал порой научной шуткой…») насчет теорий Жоржа Кювье:

По мере приближения нашего к берегам Лены вид страны становился более и более занимательным. Кто не бывал в этой части Сибири, тот едва ли постигнет мыслию великолепие и разнообразие картин, которые здесь, на всяком почти шагу, прельщают взоры путешественника, возбуждая в душе его самые неожиданные и самые приятные ощущения. Все, что вселенная, по разным своим уделам, вмещает в себе прекрасного, богатого, пленительного, ужасного, дикого, живописного: съеженные хребты гор, веселые бархатные луга, мрачные пропасти, роскошные долины, грозные утесы, озера с блещущею поверхностью, усеянною красивыми островами, леса, холмы, рощи, поля, потоки, величественные реки и шумные водопады – все собрано здесь в невероятном изобилии, набросано со вкусом или установлено с непостижимым искусством. Кажется, будто природа с особенным тщанием отделала эту страну для человека, не забыв в ней ничего, что только может служить к его удобству, счастию, удовольствию; и, в ожидании прибытия хозяина, сохраняет ее во всей свежести, во всем лоске нового изделия. Это замечание неоднократно представлялось нашему уму, и мы почти не хотели верить, чтоб, употребив столько старания, истощив столько сокровищ на устройство и украшение этого участка планеты, та же природа добровольно преградила вход в него любимому своему питомцу жестоким и негостеприимным климатом. Но Шпурцманн, как личный приятель природы, получающий от короля ганноверского деньги на поддержание связей своих с нею, извинял ее в этом случае, утверждая положительно, что она была принуждена к тому внешнею силою, одним из великих и внезапных переворотов, превративших прежние теплые краи, где росли пальмы и бананы, где жили мамонты, слоны, мастодонты, в холодные страны, заваленные вечным льдом и снегом, в которых теперь ползают белые медведи и с трудом прозябают сосна и береза. В доказательство того, что северная часть Сибири была некогда жаркою полосою, он приводил кости и целые остовы животных, принадлежащих южным климатам, разбросанные во множестве по ее поверхности или вместе с деревьями и плодами теплых стран света погребенные в верхних слоях тучной ее почвы. Доктор был нарочно отправлен геттингенским университетом для собирания этих костей и с восторгом показывал на слоновый зуб или винную ягоду, превращенные в камень, которые продал ему один якут близ берегов Алдана. Он не сомневался, что до этого переворота, которым мог быть всеобщий потоп или один из частных потопов, не упомянутых даже в Св. Писании, в окрестностях Лены вместо якутов и тунгусов обитали какие-нибудь предпотопные индийцы или итальянцы, которые ездили на этих окаменелых слонах и кушали эти окаменелые винные ягоды.

Ученые мечтания нашего товарища сначала возбуждали во мне улыбку; но теории прилипчивы, как гнилая горячка, и таково действие остроумных или благовидных учений на слабый ум человеческий, что те именно головы, которые сперва хвастают недоверчивостью, мало-помалу напитавшись летучим их началом, делаются отчаянными их последователями и готовы защищать их с мусульманским фанатизмом. Я еще спорил и улыбался, как вдруг почувствовал, что окаянный немец, среди дружеского спора, привил мне свою теорию; что она вместе с кровью расходится по всему моему телу и скользит по всем жилам; что жар ее бьет мне в голову; что я болен теориею. На другой день я уже был в бреду: мне беспрестанно грезились великие перевороты земного шара и сравнительная анатомия, с мамонтовыми челюстями, мастодонтовыми клыками, мегалосаурами, плезиосаурами, мегалотерионами, первобытными, вторичными и третичными почвами. Я горел жаждою излагать всем и каждому чудеса сравнительной анатомии. Быв нечаянно застигнут в степи припадком теории, за недостатком других слушателей, я объяснял бурятам, что они, скоты, не знают и не понимают того, что сначала на земле водились только устрицы и лопушник, которые были истреблены потопом, после которого жили на ней гидры, драконы и черепахи и росли огромные деревья, за которыми опять последовал потоп, от которого произошли мамонты и другие колоссальные животные, которых уничтожил новый потоп; и что теперь они, буряты, суть прямые потомки этих колоссальных животных. Потопы считал я уже такою безделицею – в одном Париже было их четыре! – такою, говорю, безделицею, что для удобнейшего объяснения нашей теории тетушке, или, попросту, в честь великому Кювье, казалось, я сам был бы в состоянии, при маленьком пособии со стороны природы, одним стаканом пуншу произвесть всеобщий потоп в Торопецком уезде4.

Виленский профессор был предшественником Гумилева по африканским путешествиям, по Нилу он поднялся до Эфиопии, вел там беседы вроде —

– Из какой долины ты родом, о хозяин? – спрашивал меня шейх столичного города Дерра.

– Я русский; то есть, Москов.

– Что, большая долина, Московия?

– Очень обширная.

– Есть леса в вашей долине?

– Огромные.

– Будет с наш, что подле города?

– Вдесятеро больше этого.

– Машаллах! У вас должно быть много фиников! И вы уж верно кушаете их с утра до вечера? Москов славный человек, и Московия, по милости пророка, славная долина. Но все-таки она не то, что наша Нубия! Во всей вселенной нет земли прекраснее и благороднее Нубии!5,

а также слышал от одного префекта монастыря забавную дефиницию: «это джаграфия, наука о чудесах и редкостях вселенной»6.