Что вдруг - Роман Тименчик

Остается «Роза и крест», написанная позже других, хотя тоже до войны. Эта величественная поэма имела все права быть рассказанной в октавах. Каприз поэта сделал из нее драму. Попробуем покориться этому капризу.

Герой пьесы – это рыцарь Бертран, немолодой, незнатный, неудачник на турнире. Он на службе у графа Арчимбаута и влюблен в графиню Изору. По ее порученью он находит и приводит в Лангедок бретонского менестреля, решает бой против восставших ткачей и, раненный, умирает, охраняя Изору, целующуюся со вчерашним пажом, красивым и робким Алисканом. Прекрасный образ, но в котором нет ничего драматического. Он ни с чем не борется, ничего не домогается. О своем постепенном проникновеньи в непонятное ему сперва сочетанье слов «Радость – Страданье» он рассказывает только в лирических монологах, не сопровождая их никакими решеньями. Второе наиболее значительное лицо пьесы – это графиня Изора. Как эпический образ, она, пожалуй, еще значительнее Бертрана, как драматический – не существует, подобно ему. Это молодая женщина, под влияньем зимней тоски влюбившаяся в неведомого ей автора песни, которую случайно пропели под ее окном. Но наступает весна, приведенный певец оказывается стариком, и она отдает свою благосклонность ничтожному юноше. Чисто физическая правдивость этого образа только подчеркивает его статичность. Что сказать об остальных? Все хороши: и бретонский поэт Гаэтан, во всем мире видящий лишь его сказочную сущность, и эстет тринадцатого века Алискан, и грубоватый хитрец Капеллан. Но если рассматривать их как действующие лица драмы, то они представятся какой-то колонией толстовцев, где каждый без спора и колебания делает то, что ему скажет другой. А ведь драма – это столкновенье воль, страстная напряженность положений, во время которой у зрителя ногти впиваются в ладони и он замирает, ожидая, что же случится, кто же победит?

Если правильно относить начало театра к эллинским жертвоприношениям, то не надо забывать, что тогда проливалась, пьяня присутствующих, настоящая кровь.

Так давно мы ждали постановки «Розы и креста». Так хотелось отдаться ритму этих колдующих стихов, любоваться переливами этих нежных существований, как в летний полдень любуемся пробегающими облаками. Но когда я недавно прочел, что наконец решено поставить эту пьесу, с какой болью почувствовал я, что это поздно. Так мужчина с печалью смотрит на нежную девочку, в которую бы он мог так ясно влюбиться пятнадцать лет тому назад. Мечтательный период русской жизни теперь весь в прошлом. Ритму нашей жизни отвечает только трагедия. Мы доросли до Шекспира и Корнеля.

Комментарии

Суперфин Г., Тименчик Р. К истории неосуществленной постановки драмы А. Блока «Роза и крест» // Труды Второй науч. конф., посвящ. изучению жизни и творчества А.А. Блока. Блоковский сборник. II. Тарту, 1972. С. 411–415.

«Отдельные строфы до мучительности напоминают свои образцы, то Бальмонта, то Андрея Белого, то А. Блока…» (Весы. 1905. № 11. С. 68). Сам Гумилев в рецензии на «Сети» М. Кузмина писал: «наше время Брюсова, Бальмонта и Блока» (Речь. 1908. 22 мая).

Так, на экземпляре «Романтических цветов» против последней строфы стихотворения «Влюбленная в дьявола»:

Я не знаю, ничего не знаю,Я еще так молода.Но я все же плачу и рыдаюИ мечтаю всегда, —

Брюсов пометил: «Неплохо. Блок» (Литературное наследство. Т. 27–28. М., 1937. С. 674).

См. письмо Гумилева к Брюсову от 22 мая 1912 г. (Литературное наследство. Т. 98: «Брюсов и его корреспонденты». М., 1994. Кн. 2. С. 503).

См. письмо Гумилева к Брюсову от 1 мая 1907 г.: «Его «Нечаянная Радость» заинтересовала меня в высшей степени» (Литературное наследство. Т. 98. Кн. 2. С. 432).

См. письмо Гумилева к Брюсову от 14 июля 1908 г. (Литературное наследство. Т. 98. Кн. 2. С. 480).

См. о «ереси В.Иванова, Блока или других» в письме Гумилева к Брюсову от 20 августа 1908 г. (Литературное наследство. Т. 98. Кн. 2. С. 482).

Так, метафора техники словесного искусства как «законов рыцарства, когда оно становится великим цехом», развернутая в рецензии С.А. Ауслендера на «Жемчуга» Гумилева (Речь. 1910. 5 июня), является, по-видимому, отголоском подробных бесед Гумилева с Ауслендером весной 1910 г.

См. письмо Гумилева к Брюсову от 2 сентября 1910 г.: «…я несколько иначе понимаю статью Блока. Может быть, под влияньем разговора с ним, я вынес то впечатленье, что он стремится к строгому искусству, которое ему нравится называть религией, от произвольных догадок, выкриков и подмигивания («Земля в снегу»), что он, конечно, совсем неосновательно называет поэзией. Пример – его стихи в «Аполлоне», где он явно учится у Вас» (Литературное наследство. Т. 98. Кн. 2. С. 500). См. также: Кузнецова О.А. Дискуссия о состоянии русского символизма в «Обществе ревнителей художественного слова» // Русская литература. 1990. № 1. С. 200–207.

См. записку Городецкого Блоку от середины октября 1911 г. (Литературное наследство. Т. 92. Кн. 2. С. 56).

Новый журнал для всех. 1913. № 5. Стлб. 149.

Эта формула, по-видимому, совпадает с рабочим определением акмеизма, принятым в Цехе поэтов. Ср. записанные Ахматовой в 1961 г. слова М.А.Зенкевича о «Поэме без героя»: «Слово акмеистическое, с твердо очерченными границами» (Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1974 год. Л., 1976. С. 78).

Аполлон. 1912. № 8. С. 60–61. Эту рецензию Блок счел нужным показать матери (см. его письмо к матери от 7 ноября 1912 г. // Письма Блока к родным. Т. II. М.; Л., 1932. С. 230). Анализ гумилевских оценок Блока, равно как и разбор контекста статьи «Без божества, без вдохновенья», см.: Громов П.А. Блок, его предшественники и современники. М.; Л., 1966. С. 434–437, 538–551.

Брюсов В. Суд акмеистам // Печать и революция. 1923. № 3. С. 98.

А. Белый вспоминает, что к его приезду в Петербург в январе 1912 г. «был А.А. исключен из тогда лишь сформированного «Цеха поэтов»: за непоявление в Цехе поэтов без уважительных причин» (Эпопея. 1923. № 4. С. 239). Точная дата исключения неизвестна, но, во всяком случае, в телеграмме Цеха, от правленной к чествованию Бальмонта 11 марта 1912 г., среди перечисленных в подписи цеховиков имя Блока отсутствует (Записки Неофилологического общества. Вып. VII. СПб., 1914. С. 58).

См. письмо Ал. Н. Чеботаревской к Вяч. Иванову от 21 января 1913 г.: «…“акмеисты” помешаны на теоретическом, конечно, и платоническом, но от этого не менее яростном преследовании “старших”. Как в былые времена считалось почетным для молодого считать себя чьим-нибудь учеником (ну, хоть Брюсова, Бальмонта), так теперь считается почетным быть врагом старших, не признавать никого кроме себя. Мандельштам ходит и говорит: “Отныне ни одна строка Сологуба, Брюсова, Иванова или Блока не будет помещена в 'Аполлоне' – он скоро (это еще оч<ень> проблематично) будет журналом акмеистов”» (Литературное наследство. Т. 92. Кн. 3. С. 409–410). Возможно, что сохранившиеся свидетельства «старших» преувеличивают размах антисимволистской кампании. Ср.: «Когда мы возвращались откуда-то домой, Николай Степанович мне сказал про символистов: “Они как дикари, которые съели своих родителей и с тревогой смотрят на своих детей” (А<нна>А<хматова>)» (Лукницкий П.Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Т. I. 1924–1925 гг. С. 193).

См. письмо Ал. Н. Чеботаревской к Вяч. Иванову от 3 марта 1913 г.: «Городецкий, кроме того, что он ведет кампанию за акмеизм против символизма, позволял себе неоднократно вылазки чисто личные против Вас, Блока, публично. В подвале, читая об акмеизме, он разбирал один Ваш сонет из “Золотых завес”, на каждом шагу спрашивая, “что это значит”, “какой тут смысл”, а также одно стих <отворение> Блока, над кот<орым> тоже прямо издевался» (Литературное наследство. Т. 92. Кн. 3. С. 413).

Ср. свидетельство недоброжелательного к Гумилеву К.А. Сюннерберга: «Гумилев все же навязчиво лез в вожди. Между тем вождем никто его и не собрался признавать. “Не признают? – Заставлю!” И он стал сам делать себе карьеру. Начал в толпе поэтов работать локтями и кулаком.

Как-то был я на большом обеде, когда чествовали С.К. Маковского, будущего редактора худож<ественно>-литер<атурного> журнала “Аполлон”. <…> Когда садились за стол, я услышал конец разговора, который вел Гумилев с кем-то: “Во всяком случае я считаю себя не ниже Блока; в крайнем случае – Блок, а потом сейчас же после него я ”, – говорил Гумилев, усаживаясь на стуле. Для него, я думаю, не так было важно, чтобы была школа, как было существенно, чтобы он, Гумилев, был признан вождем. Признания кучки друзей, назначенных Гумилевым в акмеисты, ему было мало» (Гречишкин С.С., Лавров А.В. Символисты вблизи. Статьи и публикации. СПб., 2004. С. 215–216).