Ангелы Ойкумены - Генри Олди

Пробус молол языком, как заведенный. Он сунул нос в чайник для заварки:

– Черный? Крупнолистовой? Высокогорный? На Хиззаце рай для чаеманов. Главное, места разведать, лавочки, и непременно на развес…

– Вы пришли обсудить торговлю чаем?

– Нет-нет, что вы! Это я к слову. Не знаю, как начать… Поймите, душа моя: все дело в нас, коллантариях. Не лично в нас с мар Фришем, а в тех нас, которые остальные. Мои коллеги места себе не находят! Шепчутся по углам! Планы строят, безумные планы…

– Они боятся?

Профессор вцепился пятерней в собственную бороду. Когда Штильнер начал мерить шагами комнату, каждый шаг сопровождался жалобой рассохшихся половиц.

– Боятся продолжать эксперимент? Выходить в волну? Да, я понимаю: девушка застряла, стая рыщет поблизости… Вот ведь закавыка! Повышение гонорара решит проблему?

– Вы неверно нас поняли.

Предоставив Пробусу возможность продолжить, мар Фриш извлек из буфета комплект чашек из грубой пористой керамики и занялся чаем.

– Совершенно верно! В смысле, неверно! Можно сказать, точь-в-точь наоборот!

– Не надо повышать гонорар?

– Надо! Это всегда надо. Но, душа моя, дело-то не в гонораре!

– В чем же тогда?

Пробусу удалось удивить даже алама Яффе. Ушлый помпилианец, меркантильный до мозга костей, вдруг заявляет, что дело не в гонораре?! Воистину, Ойкумена перевернулась!

– Они… мы… Мы же тоже люди! У нас же тоже нервы! Маэстро, бедолага, с его деточкой… Не были вы на орбите, профессор! А вот слетали бы, полюбовались – и содрогнулись бы! У нас сердца кровью обливаются! Да-да, сердца! У всех, даже у моего Якатля!

Пробус закашлялся. С опозданием до него дошло, как звучит упоминание астланина и сердца, обливающегося кровью, в одной фразе. Чай, поданный Фришем, пришелся кстати. Жадно припав к чашке, обжигаясь, давясь и булькая, Пробус выхлебал половину содержимого – и упал на стул, отдуваясь.

– Старый я дурак! Не обращайте внимания: меня, случается, заносит. Так вот, маэстро… Это ж такая пара! Это ж такая любовь! Вы засмейтесь, профессор, и я вас задушу, клянусь, задушу насмерть! Он ее с того света возвращает, она за него – с саблей на фага! Да что там сабля! Я думал, она ту дрянь голыми руками порвет… Нет наших сил смотреть, как они мучаются! Он ее тянет-потянет, а мы? Отвези-привези, стой, не отсвечивай. Стоим, не отсвечиваем. А душа-то болит! Душа мается! Боюсь я, профессор, наломают наши дров. У них же идеи! Они же в бой рвутся! В любовь, в самую середку!

– Идеи? – в глазах профессора зажегся интерес. – Ну-ка, с этого места в деталях…

Приняв из рук Фриша чашку, Штильнер сделал глоток, кивнул с одобрением и устроился в кресле.

– Ну, вы же сами говорили про целое? Про единое целое? Дескать, маэстро должен ощутить… Говорили?

– Говорил. Но не вам, – Штильнер нахмурился: седой грузный сыч. – Откуда вам это известно?

– Ой, да бросьте вы, профессор! Телепаты мы, телепаем как умеем… Короче, Сарош и предложил: надо бы маэстро сознание расширить! Ну, знаете, философия: я – не я, личное-безличное… Расширим, значит. Так, чтобы он ее от себя не отличал!

– Расширить сознание? Каким же образом?

– Есть, мол, средства. И Джитуку туда же: есть! Еще какие!..

– Средства? Выражайтесь яснее!

– Наркотики, – уточнил мар Яффе.

– Вы предлагаете накачать Диего Пераля наркотиками?!

– Не я! Сарош, болван, его идея! А мы с Фришем – бегом к вам! Только он «накачать» не предлагал. Сказал: подберем и препаратик, и дозировочку…

На лице Штильнера метровыми буквами было написано все, что профессор думает по поводу препаратиков, дозировочек и методов, предложенных Сарошем.

– Вы когда-нибудь ходили в волну пьяным? – с опасной вкрадчивостью поинтересовался он.

– Пьяным? – смешался Пробус. – Нет, душа моя, не хаживал. Так, выпивши: кружечка пива, рюмочка «Егерской»…

– В большом теле для вас что-нибудь менялось?

– Выходили медленней. А там, в волне… Нет, ничего! Как и не пил!

– Вот и ответ. Препаратики ничего не дадут, только выход замедлят. Это уж как пить дать, извините за каламбур! Я категорически запрещаю любые идиотские эксперименты! Так и передайте вашему Сарошу…

– Сами ему скажи́те, профессор! Они от нас с Гилем прячутся, секретничают. Видят, что мы не одобряем. Мы чего ночью приперлись? Ждали, пока народ спать уляжется…

– И скажу! Я ему так скажу, что чертям в пекле тошно станет! Ойкумена с овчинку покажется! А что еще за идеи предлагали ваши коллеги?

За такой интонационный переход Луис Пераль рукоплескал бы актеру целую минуту – или прогнал бы взашей, в зависимости от сценической ситуации.

– Глупости всякие! Глупости!

– Конкретизируйте!

– Магда предлагает ревность, – лаконично уведомил мар Фриш. – Анджали с ней согласна.

– Ревность? – Штильнер задумался. – Это как?

– Ну что вы, как маленький! Магда, значит, с маэстро шуры-муры, на глазах у деточки. А потом мы на планету, и деточка за нами. Чтобы, значит, Магде в волосы вцепиться, отбить своего…

– В волосы? Нет, не годится.

– Вот и я говорю: не годится! А еще они рой хотят к нам затащить! Ну, в коллант…

– Рой? Как?! А главное, зачем?!

Похоже, на последний вопрос у профессора имелся ответ, но он желал сперва выслушать версию коллантариев. Штильнер выбрался из кресла, сунулся к заварничку. За время разговора остатки чая настоялись так, что жидкость, льющаяся в профессорскую чашку, походила на смолу. Штильнера это более чем устроило: он предпочитал крепкие напитки и концентрированные вкусы.

– Зачем? – вздохнул Пробус. – Сотрудничество, гори оно огнем! Джитуку с Сарошем к нашим спасителям с утречка намылились. Ну, к другим коллантам… Мириться пойдут.

– Мириться? Вы успели поссориться?!

– Наши носы задирают. Мы же при любви, при великой, соучастники мы. А эти – боком, на подхвате. Ну, эти завидуют. Тоже хотят к любви поближе. Разругались в хлам…

Развивать тему ссоры помпилианцу не хотелось. Судя по всему, в задирании носов он принимал деятельное участие.

– Рассказывайте, – велел Яффе.

– Я лучше покажу, – Фриш выложил на стол коммуникатор. – У меня есть запись.

Гематр активировал сферу в режиме обзорника.

– Луна взошла.

Улыбаясь, полковник Дюбуа смотрел на небо:

– Сегодня полнолуние. Не правда ли, светло как днем?

– Вы правы, – с суховатой вежливостью согласился дон Фернан. – Чудесный вечер.

Луна и впрямь удалась на диво. Млечно-желтая красавица, она припудрилась звездной пылью, скрыв оспины кратеров. Едва касаясь вершин деревьев, сияя алмазной диадемой, королева ночи плыла над садом: выше, еще выше. Лучи-труженики выбелили стволы вишен и груш, лучи-богачи швырнули в траву сотни золотых монет. Ночные птицы затянули свои псалмы, славя Господа и свободную любовь. Хор распевался, ширился, набирал силу: щелчки, рулады, трели. По белым накрахмаленным полотнищам ринулись тени. Они спешили, торопились наиграться в салки, пока луна не ушла в зенит, укоротив им прыть.