Поиск-90: Приключения. Фантастика - Юрий Уральский

Без всякого трепета он распахнул дверцы Машины и твердой рукой подсоединил к ней наружный процессор. Запустил «диагнотест». Результаты подтвердили догадку — Доктора больше не существовало. Какие-то ошметки информации в памяти Машины обнаруживались, но признаков индивидуальности они не несли.

В недоумении от собственного удовлетворения Август Рубин захлопнул дверцы и выключил Машину. Смолкли вентиляторы, настала тишина.

Она резко отличалась от той тишины, что сгустилась когда-то над мертвым телом, она была противоположна ей по смыслу: воодушевление. Августу Рубину захотелось плясать.

Он порылся в столе и вытащил старый номер «Информологии» со статьей Доктора — еще того, прежнего… Ножницами вырезал портрет автора и аккуратно просунул его под настольное стекло. Сел, подперев голову руками, и сладко задумался о чем-то в мирной тишине.

Наверху стукнуло окно — сын, по своему обыкновению, спускался во двор по пожарной лестнице. Шел гулять.

Все становилось на свои места. Оставалось еще разыскать и вернуть жену — и можно жить дальше. Сменить профессию. Например на рыбака. Или столяра. Машину сдать в Дом детского творчества, напичкать сказками и сдать. Разобраться только, что с ней случилось.

А что с ней случилось, ну-ка?

Август Рубин стал перебирать варианты и нахмурился. Нехорошие были варианты…

В эту минуту с улицы донеслись возбужденные детские голоса, и из переговорника на его груди раздался срывающийся голос:

— Август!! — мальчишеский и Докторский одновременно.

Август Рубин подпрыгнул и вытаращил глаза на свой переговорник так, будто на грудь ему вскочил тарантул.

Дети не любят задавак, это ясно. Взрослые тоже не любят, но скрывают это. Они начинают делить задавак на категории и одну за другой для себя оправдывать — чтобы как-нибудь использовать чужую слабость или хотя бы списать одну из своих, — это главный признак взрослости, такая мудрость. И потом, слабость ли это? Вдруг — наоборот? Вдруг у него есть основания задаваться?

Доктора побили дети. Чужие мальчишки, неизвестно из какого квартала, просто они шли мимо и им что-то не понравилось в задумчивости Доктора. А тот как раз прикидывал, как ему связаться с Информационным центром: детский переговорник не позволял этого — только с родителями. К нему пристали, Доктор попытался урезонить задир, но его рассудительные речи имели прямо противоположный эффект — он был избит, причем с необъяснимым сладострастием. С перепугу Доктор вызвал ассистента.

«Кто это?..» — прошептал Август Рубин.

«Басом, это я! — дал слово Ростику Рубину Доктор. — Наших бьют!»

В смятении ошибаясь дверями, Август Рубин выскочил из дома, разогнал мальчишек и привел сына домой, неотрывно оглядывая его дикими глазами.

«Как ты меня назвал?» — спросил он, пятясь от ребенка в дальний угол.

«Басом», — не моргнув глазом ответил Доктор.

Помолчали.

«Ты мне никогда раньше не жаловался, сынок», — тревожно взывал из угла отец.

«Такое дело», — шмыгнул носом Доктор.

Август Рубин приблизился. «Поцелуй меня», — коварно подставил щеку.

«Что это», — буркнул Доктор.

«Ну!»

Доктор с отвращением чмокнул колючую щетину. Август Рубин испытующе посмотрел ему в глаза, выпрямился.

«Вот ё-моё, — проворчал Доктор, — как чо пропадет — так сразу на меня…».

Получилось двусмысленно, но Август Рубин не заметил.

«А на кого же еще! — прикрикнул он на сына, имея в виду старые его грехи. Голос его понемногу обрел обычную отцовскую твердость. — Иди умойся, позорище. Хоть одному-то сумел ответить?»

Сын ушел. Отец постоял минуту в задумчивости, потом вдруг передернулся всем телом и что было силы замотал головой.

Потом он еще не раз принимался мотать головой. Мысль о возможном переселении старика в мальчика — и не в какого-нибудь там, а в его собственного сына! — была чудовищна. Содрогаясь от омерзения, он гнал ее от себя, цепенел, поражаясь низости своих подозрений, извращенности своего сознания, больного разума — божьей кары. За что? Он чувствовал себя жертвой; потом вдруг понял, что этому рад: все же лучше, чем палач… Да кто палач-то?! Что вообще происходит? Ну да, да, это он болен, вообразил себе невесть что — невообразимое… Август Рубин инстинктивно искал укрытия в болезни и чувствовал, что лжет. Бог не лишил его рассудка, это было бы слишком хорошо. Рассудок был исправен, он холодно и жестоко возвращал хозяина к реальности, в которую тот ни за что не хотел верить, и объявлял одну за другой приметы случившегося. Омерзения больше не было, пришло горе, гнев на Доктора, отчаяние. Удушающее чувство вины. Пришло все, с чем нельзя жить.

Он боролся. Всеми способами гасил в воображении картины  п р е с т у п л е н и я, требовал доказательств. Но картины в его мозгу разгорались вновь, множились их варианты, и все они как-нибудь да подтверждались, доказательства неизбежно отыскивались. Все теперь в его сыне было странным: слова, интонации, поступки — все было странным, и все требовало немедленной проверки, сейчас же, сию минуту, терпеть не было мочи, и права терпеть у него не было — изо всех сил стараясь мыслить хладнокровно, Август Рубин начал хитрую игру с невидимым Доктором. Одну за другой расставлял он Доктору ловушки, а тот одну за другой с дьявольской зоркостью обходил. Август Рубин не унимался, он следил за сыном днем и ночью, перестал есть и забыл уже, когда спал. Проницательность его стала настолько изощренной, что «проницала» уже саму себя. Логический анализ каждого слова и жеста ребенка длился до бесконечности, замыкаясь в круг: я догадываюсь, что он знает, что я догадываюсь, но я-то тоже знаю, что он знает, что я догадываюсь… А вдруг это все-таки — Ростик? Вдруг я зря его подозреваю? Тогда почему он не бунтует? Август Рубин в изнеможении валился с ног, сжимался на полу в комок и громко стонал. Китайская акупунктура не помогала, таблетки не действовали: поединок с бывшим кумиром-учителем одним своим фактом разоружал и обессиливал Августа Рубина. Днем за обедом он произносил длинные убедительные речи, обращенные к вероятному Доктору, вызывал его на переговоры. Мальчик, слушая, таращил глаза, потом выскакивал из-за стола в сильном раздражении и убегал. Ночью отец врывался в детскую, тряс ребенка за плечи и звал отчаянным голосом: «Ростик, Ростик, сынка!» Ростик Рубин немо бился под железной пятой Доктора и только плакал, не смея объясниться.

Объяснение все же произошло. После особенно мучительной сцены Доктор, запершись в ванной, как всегда разразился самооправдательным монологом. При этом он запутался в доводах, съехал на позиции Ростика и, ужаснувшись самому себе и своей сатанинской роли, отправился к Августу Рубину — каяться.