Муравечество - Кауфман Чарли

— Э-б-б-б-б-б-бот-т-т-т-т-т-т-т-т-т! Эй, Эб-б-б-б-б-б-бот-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т! — орет Костелло.

Ничего смешнее зрители в жизни не видели. Робот хватает Костелло и топчет в кровавое месиво. Костелло стонет в пронзительной агонии. Это его знаменитый смешной «панический» голос, только в этот раз не смешно. Зрители замолкают.

— Ой, чего ты как маленький, — ворчит, догоняя, Эбботт.

Эта реплика, кажется, ободряет зрителей, и мужчина в пятом ряду кричит: «Как маленький!» — и вновь зал взрывается хохотом.

— Как маленький! — скандируют все в унисон. Я замечаю, что истерически смеюсь вместе со всеми, совсем как беззубые каторжники в финале «Странствий Салливана», но беззвучно, ведь в этом мире меня не существует. Здесь я могу безнаказанно смеяться над болью других, ведь я всего лишь глаз.

Свою презентацию собачьих пинеток Генриетта начинает с неуместной цитаты из Дебекки Демаркус:

Наш флогистон предназначен для того, чтобы сбежать, рассеяться, разоблачить, что мы прах и мы были прахом всегда. И это флогистон вводил нас в заблуждение, внушал веру в то, что мы можем быть личностями, а не горстками безымянного праха, какими всегда являлись. Это толкает нас на чудовищные акты насилия и жестокости.

— Ты цитируешь Демаркус только потому, что я цитировал ее на своей презентации, — говорю я. — Сомневаюсь, что ты вообще знаешь, что такое «флогистон».

— Это вещество, которое, как раньше полагали химики, высвобождается при горении тел. Придурок.

— Флогистон существует. Это знала Демаркус и знаю я. Придура.

— Современная наука считает иначе. Мудила.

— Она может считать все что хочет. И это не отменит того факта, что, когда наступит конец света, ты красиво сгоришь.

— Аллен, Б. мне угрожает.

— Ничего подобного, — говорю я. — У меня нет власти над концом света.

— Рассказывай, что видишь, — требует Барассини.

— Исхудалого человека. Солидного. Внимательного. Сломленного. Я не помню его предысторию. Я не знаю, как его зовут и есть ли у него вообще имя. Он метеоролог.

— Мета-хронолог?

— Да.

— Интересно. Странно. Продолжай.

— Это примерно пятидесятые. Он сидит за столом и делает заметки в блокноте, в голове у меня звучит его закадровый голос: «Если для каждого действия есть равное противодействие и если все действия полностью предсказуемы, не подлежит сомнению, что, если собрать все данные об одном-единственном моменте во времени и пространстве, станет возможным точно предсказать следующий момент, и далее — следующий, и так до бесконечности. Более того, тем же самым методом можно вычислить момент, предшествующий точке отсчета, и так далее, поскольку физика не признаёт, что у времени есть направление. Главное — собрать все доступные данные, что может быть осуществимо в небольшой и контролируемой среде. В более широком масштабе подобный метод когда-нибудь может стать большим благом в деле предсказания погоды. Потребуются настолько сложные и мощные электронно-вычислительные машины, что их вряд ли изобретут на моем веку».

Конечно, с точки зрения науки это бессмыслица, — хотя Инго явно был знаком с бредовыми предсказаниями Льюиса Фрая Ричардсона — метеоролога / идеалиста-пацифиста / дяди Ральфа Ричардсона, — но для чего еще нужна приостановка неверия, если не для кино? Метеоролог помещает горшок с филодендроном в миниатюрную стеклянную аэродинамическую трубу. Проводит измерения, делает заметки, включает камеру с 16-мм пленкой, закрывает ведущий в трубу люк, поправляет настройки и запускает трубу. Вместе с камерой они наблюдают, как листья и стебель растения мотаются туда-сюда на ветру. Проходит где-то пятнадцать секунд, один лист срывается и, кружась, летит по трубе, бьется в дальнюю стенку и падает на пол. Метеоролог выключает камеру; затем в киношной монтажной нарезке делает вычисления на доске: математические уравнения наползают на графики, по экрану летят календарные листы и листья филодендрона, метеоролог спит прямо за столом, ест китайскую еду из картонных коробочек, раздосадованно стучит кулаком. Проходят недели. У него растет борода. Он рисует на миллиметровой бумаге точную копию растения — видимо, на основе уравнений из своей тетрадки с расчетами. Перерисовывает. Перерисовывает. Перерисовывает. Перерисовывает. Перерисовывает. По экрану снова летят календарные листы; борода становится длиннее. Монтажная нарезка заканчивается, метеоролог, уже измотанный, сидит в кабинете с потушенным светом за двумя проекторами, направленными на два небольших портативных экрана. Одновременно их включает.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Что они показывают? — спрашивает голос.

На правом экране — филодендрон в аэродинамической трубе, лист срывается и бьется в дальнюю стенку. На левом — абсолютно то же самое, только это нарисованный от руки мультфильм. Обе пленки закольцованы, метеоролог пересматривает их снова и снова.

Переход — и вот он пишет в своем блокноте: «Сработало! Имея лишь исходные данные, я мог с высокой точностью предсказать будущие события. То, что на это потребовалось целых пять недель, — лишь небольшое затруднение, которое в конце концов будет исправлено, стоит в продаже появиться вычислительным машинам умудреннее моего слишком человеческого и склонного к ошибкам мозга».

В киножурналах я читаю новость о том, что в условиях растущего феминистического кинорынка блог Грейс «раскрутился» и одна студия приобрела права на его экранизацию.

После того, что не назовешь иначе чем быстрой перемоткой вперед, Грейс еще и сняла этот фильм, который назвала «Отец-носоносец». Критики в восторге. Фильм несправедлив, и это еще мягко сказано. И мой долг как синефила и кинокритика написать рецензию на своем сайте «Критическое состояние», хотя мне и больно это делать.

«Отец-не-носоносец»

Скажу честно: Грейс Фэрроу (имя при рождении — Грейс Розенбергер Розенберг) — моя дочь, и у меня есть подозрение, что я мог быть прототипом (по крайней мере, отчасти) отца из ее фильма, поэтому в данном случае я лицо заинтересованное. Но я постараюсь не учитывать этот факт и оценить фильм объективно. «Отец-носоносец» — скромный искренний дебют молодой талантливой девушки-режиссера, и есть соблазн сделать на это скидку, потому что ее намерения чисты и потому что всегда нужно делать скидку, когда режиссер еще только осваивает азы ремесла. Но, возможно, критика со стороны опытного и незаинтересованного преподавателя киношколы в конце концов пойдет на пользу еще не оперившемуся автору. «Отец-носоносец» повествует о начинающей девушке-режиссере в попытках найти себя в обществе, которое относится к ее гендеру с неприкрытой враждебностью. Ее отец, В., исполненный безо всякого намека на какую-либо тонкость любителем перегибов Бобом Балабаном, — кинокритик, одержимый исключительно мужской (согласно сюжету фильма) идеей рейтингов. На протяжении всего детства главной героини он с важным видом разглагольствует о культуре и постоянно составляет списки «Лучшего» (лучшие фильмы, лучшие картины, лучшие симфонии et chetera). Необходимость быть лучшей во всем (Мелания Трамп, не напоминает?) становится для главной героини (ее зовут Ре Грейс — тонко, а?) тяжелым бременем и тем самым препятствует ее творчеству. Но затем Грейс встречает пожилую поэтессу, которая открывает для нее целый мир и помогает принять себя. Ре Грейс снимает фильм «Портрет художника в ярости» (тонко, а?) о своей жизни, об отношениях с отцом (разумеется, токсичных) и с поэтессой (прекрасных, чувственных). Фильм внутри фильма становится любимцем аудитории артхауса; кадры с церемоний награждения перемежаются продолжительными постельными сценами с Грейс и Гипатией Реликварией, поэтессой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Несомненно, на мисс Фэрроу стоит обратить внимание. Можно понять ее желание выйти из тени фамилии известного отца — и из тени его носа, ведь если сравнить ее ранние фотографии с недавними, то станет очевидно: мисс Фэрроу перенесла косметическую ринопластику. И тем не менее открытым остается вопрос: не раскается ли она в будущем. Разумеется, фамилию можно вернуть всегда, а вот нос — уже нет. Понятно, что каждому автору необходимо выковывать собственную личность, но здесь-то, надо сказать, и заключается главный и в конечном итоге роковой изъян фильма. Изображая отца невероятно карикатурным шутом, мисс Фэрроу сводит на нет их конфликт. Отношения с отцом — самый важный элемент фильма, на конфликте с ним строится история. И если режиссер даже не пытается показать его сложным противоречивым человеком со своим личным опытом разочарований и по-настоящему монументальными художественными принципами, не говоря уже о непоколебимой любви к дочери, то в результате вместо правды об отношениях мы увидим в самом сердце истории лишь зияющую дыру. У меня самого есть дочь, и потому я очень хорошо понимаю, как много для молодой девушки значит борьба за независимость своей личности, но фальшь этого фильма режет глаз, так что я не могу с чистой совестью рекомендовать его к просмотру. Я действительно считаю мисс Фэрроу многообещающим молодым режиссером и буду ждать ее следующей пробы.