Муравечество - Кауфман Чарли

Собеседование с дамой из отдела кадров проходит хорошо — возможно, даже слишком. Это пожилая женщина с родимым пятном на лице, и я вижу, что она чувствует со мной родство. Но я ничего не чувствую. У меня нет никакого желания вступать в клуб пятнолицых.

— Какое впечатляющее резюме, — воркующим голосом говорит она.

В отличие от того, кто принимал меня на работу в магазине, она не сводит с меня глаз.

— Спасибо.

— Должна сказать, я тоже очень люблю кино.

Пытаюсь угадать ее вкус. Думаю, «Дом у озера», или как там называлась эта слезливая сентиментальная ерунда про отель. Может, ей нравятся фильмы с родимыми пятнами, хотя сомневаюсь, что ей хватит искушенности оценить «Отель „Гранд Будапешт“» — единственный настоящий фильм с родимым пятном.

— Неловко признаваться, — говорит она, — но в школе я участвовала в постановках и одно время даже подумывала о карьере актрисы.

Серьезно? Господи, только не это. Миру повезло.

— Ой, правда? — говорю я. — Это замечательно. Выходили на подмостки?

— О да. На сцене я визжала как резаная. — Она хихикает.

Ох, в этом я даже не сомневаюсь, микс Свинка.

— Слушайте, — говорит она. — Я никак не могу устроить вас в службу поддержки. Уверена, с вашим бэкграундом в кинопроизводстве и очевидной житейской мудростью вам самое место в отделе по связям с общественностью.

— Но служба поддержки — это работа с людьми, а я очень коммуникабельный, — кричу я.

— Ерунда, — говорит она. — Даже слышать не хочу. Вы должны верить в себя так же, как верю в вас я. У пиарщика зарплата в пять раз выше, чем в службе поддержки, и это только в начале. Нет ничего невозможного.

Я киваю. Нехорошо смотреть в зубы коню, которого она мне тут пытается всучить. Мне нужно, чтобы она была на моей стороне. Как только я окажусь в пиар-отделе, потребую перевода. И полагаю, даже в пиар-отделе у меня будет доступ к истории продаж. Смогу отслеживать все заказанные Цай туфли. Одна мысль об этом — и у меня мощнейшая эрекция, прямо во время собеседования. Я обдумываю, что будет, если эта женщина увидит стояк — поможет это или навредит. В эпоху постхаррасмента такие моменты чреваты. Харви Вайнштейн оказал нам всем медвежью услугу. В итоге прихожу к выводу, что поможет, ведь она, несомненно, решит, что у меня встал на нее. Вряд ли она часто (если вообще) становится объектом настолько очевидного сексуального интереса, хотя я прекрасно понимаю, что жертвами домогательств могут быть все женщины вне зависимости от привлекательности и что домогательство — это не про привлекательность, это про власть. Это всегда про власть. Но, перефразируя прекрасную доктора Энджелоу, все-таки я поднимусь[79]. Эйчар хочет пожать мне руку и замечает мою очевидную загвоздку. Выпучивает глаза. Я был прав.

— Мистер Розенберг! — после паузы говорит она. — Было очень приятно познакомиться.

— Мне тоже очень приятно.

Я подмигиваю. Подмигиваю, как тот проклятый буксир, мечтающий о смерти.

Она не отпускает руку. Ждет, что я приглашу на свидание. Но я не могу. Не могу! Я не знаю, что сказать дальше.

— Жаль, что я замужем, — наконец говорит она.

— Ой. Я не подумал. Ой как неловко. Хотя ему невероятно повезло.

— Если б он только знал, — отшучивается она. — Что ж, в любом случае — все меняется. Я обязательно вас проведаю.

— Звучит прекрасно, — говорю я.

Она не отпускает мою руку и улыбается. Я пытаюсь представить себе, кому взбредет в голову на ней жениться. И не могу.

— Вы так застенчивы, — говорит она наконец. — Мне это нравится. Это ужасно мило.

— Да, — признаю я. — Я ужасно, ужасно застенчив.

— Ох, — говорит она. — Вы даже не представляете, какой вы замечательный. И среди прочего поэтому вы мне кажетесь очаровательным.

— Спасибо.

— Берегите себя, Б. Розенбергер Розенберг.

И я обещаю ей беречь себя.

Глава 35

Узнав о том, что я устроился на хорошо оплачиваемую работу, Барассини приходит в восторг. Я задолжал ему кучу денег за сеансы. Он даже собирает мне ланч-бокс в дорогу — я еду автобусом «Заппос» до их центрального офиса, расположенного где-то в засекреченном месте в сельской местности Нью-Джерси.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

По дороге к Порт-Ауторити я захожу к сестре, Порше Розенбергер Розенберг Хеч. Она тоже в восторге от того, что я нашел работу, потому что ей я тоже должен кучу денег. Она набрасывает мне план ежемесячных платежей и собирает ланч-бокс. Теперь у меня два ланч-бокса. Я об этом не говорю, ведь это мило с ее стороны, а я не хочу выглядеть неблагодарным, особенно раз должен ей кучу денег. Выйдя на улицу, выкидываю ланч-бокс Порши, потому что ланч-бокс Барассини выглядит получше. Мне вдруг приходит в голову, что стоило отдать ланч-бокс сестры бездомному, и я чувствую себя виноватым. Но, по правде говоря, кругом не видно ни одного бездомного, а искать нет времени. У меня есть график.

В автобусе достаю запись для самогипноза, которую Барассини положил вместе с яичным салатом, включаю диктофон на своем айфоне и жду, когда на меня подействуют слова Барассини. Я уже спросил у соседа, не помешаю ли, если сейчас в состоянии гипноза начну начитывать в айфон сюжет забытого фильма. Он сказал, что нет, не помешаю, и отсел.

Опускается тьма. Я слепо блуждаю с лопаткой в руках, пытаясь найти место для раскопок. Спотыкаюсь о кучу грязи, начинаю копать и нахожу светлый парик.

Сцена из фильма проходит сквозь меня как холодный ветер, и я ее начитываю: девушка с томными глазами искоса поглядывает на парня в цилиндре, который сидит на другом конце лавочки в парке. Он тоже поглядывает на нее с застенчивой, натянутой улыбкой. Она поглядывает. Он поглядывает. Проходит какое-то время. Они поглядывают по очереди, но не одновременно, и вдруг в клубах дыма на дереве у них за спинами возникает толстяк в засаленном комбинезоне и со светлым курчавым париком на голове. Он выпускает две стрелы; одна попадает в парня, другая — в девушку. Их глаза загораются желанием, и оба пододвигаются к середине лавочки. Парень застенчиво чмокает девушку в щеку. Оба сидят, потупив взгляды. Она застенчиво чмокает в щеку его. Они смотрят друг на друга, целуются. И пока поцелуй длится, парень замечает камеру, тянется к экрану и опускает шторку, закрывая нам вид. Пять минут мы смотрим на шторку. Сначала шторка время от времени колыхается, словно ее задевают с той стороны. Затем колыхается все сильнее, с растущими скоростью и напором. Затем из-за особенно сильного толчка шторка сворачивается наверх, и мы видим мужчину и женщину в спальне, которые занимаются жестким и каким-то даже зловещим сексом, не замечая нас. Вместо купидона за ними теперь наблюдает ухмыляющийся дьявол с рожками на голове, в темном (возможно, в красном, но фильм черно-белый) комбинезоне. У него оскорбительно антисемитский нос. Пара кончает так, что комнату трясет и со стен падают картины. Уставшие, они пытаются отдышаться, женщина лежит, небрежно раскинув ноги.

Теперь она стоит в профиль на фоне обоев в цветочек. Ее живот увеличивается в дерганом цейтрафере[79].

Затемнение с кругом, диафрагма закрывается, диафрагма открывается.

По грозовому небу летит аист в фуражке курьера «Вестерн Юнион» с узелком в клюве.

Диафрагма закрывается, диафрагма открывается.

Женщина с пухлым младенчиком на руках, на фоне тех же обоев. В таймлапсе мы наблюдаем, как он растет, а она стареет. Спустя несколько «лет» (в реальном времени — недель) в кадре появляется неотесанный мужлан. На матери и на ребенке появляются следы насилия: разбитые губы, синяки под глазами, сломанные руки. Мужлан исчезает. Герои продолжают взрослеть и стареть. Когда мальчику десять, его мать лежит в открытом гробу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Далее мальчик стоит в толпе других детей на фоне заплесневелой стены с табличкой «Дом для подкидышей, Нью-Джерси».

Диафрагма закрывается, диафрагма открывается.

Мальчик спит на койке в общей спальне вместе с сотнями, а то и тысячами, а то и миллионами других детей. Он открывает глаза, смотрит в камеру, осторожно вылезает из койки, снимает ночную сорочку, и мы видим, что под ней он полностью одет. Достает из-под койки узелок и вылезает в окно.