Муравечество - Кауфман Чарли

— Эти чудесные детки заслуживают детства, — повторял он на каждой пресс-конференции.

И был прав. Конечно, он был прав. Мы все это знали. Он же Майкл Коллинз, один из величайших пап в истории, гораздо лучше меня, если верить очевидцам, хотя мы с дочерью по-разному помним некоторые случаи. Как бы то ни было, Инго не нужно было беспокоиться насчет прав на жизнь Коллинза; показывать свой фильм он никому не собирался. А потом приемные дети Коллинза выросли и, как мы знаем, уже сами принимали решения касаемо публичной сферы своей жизни. Я стараюсь не думать о том, что мы все и так знаем, чтобы убедиться, что история, которую я вспоминаю, — из фильма Инго, а не из новостных сводок, отделов светской хроники, некрологов и религиозных трактатов.

— Хьюстон, — говорит Коллинз, — на темной стороне Луны случилось нечто странное, но удивительное. Прием.

— Да, «Аполлон-11»? Прием.

— В «Колумбии» из ниоткуда появились два мальчика-младенца. Прием.

— Могло привидеться из-за вашей отрезанности от мира, лейтенант. Такое бывает, не о чем беспокоиться. Прием.

— Нет, Хьюстон. Они настоящие. Прием.

— Принято, лейтенант. Но сейчас сконцентрируемся на том, чтобы вернуть на борт Базза и Нила в целости и сохранности. Прием.

— Вас понял. Конец связи.

— Что происходит теперь? — спрашивает по радио голос Барассини.

— Он нажимает какие-то кнопки и смотрит на датчики, — говорю я.

— Я нажимаю кнопки и проверяю датчики, Хьюстон. Прием, — говорит Коллинз, видимо, принимая Барассини за Хьюстон.

Через какое-то время нас встряхивает, что-то врезается в модуль. Открывается люк, влетают Армстронг и Олдрин, смеясь и хлопая друг друга по спине, пока снимают шлемы.

— Мужик, это было нечто! — говорит Олдрин. — И когда ты задвинул про огромный скачок[74]… ёлы-палы! Прям до мурашек!

— Привет, Майки! — говорит Армстронг. — Не скучал?

— Вообще-то, — говорит Коллинз, — пока вас не было, у меня тут случилось кое-что интересное.

— Не сомневаюсь, — усмехается Олдрин. — Сидеть в одиночестве в стальном ведре тоже очень интересно. Может, не так интересно, как шагать по гребаной, мать ее, Луне, но все же… довольно весело, не сомневаюсь.

Олдрин и Армстронг смеются и снова хлопают друг друга по спине.

— Вообще-то, ребят, в отсеке, как по волшебству, появились два младенца, пока вы…

— Крутяк, Микки, но ты бы видел… погоди, чего? — спрашивает Армстронг.

— Они просто возникли из ниоткуда. Это чудо. Возможно, величайшее из подтвержденных чудес в истории человечества.

— Это все от одиночества, Микки, но ты не беспокойся, ведь…

Коллинз показывает спящих младенцев.

— Кажется, Хьюстон мне не верит, — говорит Коллинз, — но как только они их увидят, то, конечно… так, значит, на Луне было круто?

— Ой, слушай, не то слово, ужасно круто, — глядя на детей, вдруг подавленно говорит Армстронг.

— Весело прыгаешь весь такой, как будто в ускоренной съемке, — добавляет Олдрин. — Так что… да.

— Могу представить, — говорит Коллинз. — Звучит весело. Простите, одну секунду. Нужно смешать пару брикетов космической еды с водой и покормить лунных детей. Сейчас время кормления. Я называю их лунными детьми.

— А можно покормить? — говорит Олдрин.

— По-моему, Базз, они только меня признают. Может, как вернемся на Землю. Когда они попривыкнут.

— Хорошо. Клево. Это клево.

Затем переход — парад с лентами на 5-й авеню. Я среди толпы, стоящей на тротуарах; я падаю вместе с конфетти; я наблюдаю из высокого окна, как Освальд; я иду рядом с машиной вместе с охранниками. Коллинз — в первом кабриолете, вместе с Кастором и Поллуксом (под этими именами, конечно, их скоро узнает весь мир) в их маленьких скафандрах для обезьян. Коллинз машет восхищенной толпе. Армстронг и Олдрин — через три машины позади него, их почти не замечают. Они даже не машут людям. Олдрин чуть не дымится от ярости. Армстронг уставился на свои руки.

— Меня готовили к тому, чтобы быть в твоей тени, — говорит Олдрин. — Второй человек на Луне. Это я понимаю. Но не в тени Коллинза. Это просто оскорбительно. Коллинз был посмешищем. Мы все это знали, еще в школе для астронавтов. Майкл Сноска Коллинз, так мы его называли. А теперь взгляни на нас. Это недопустимо. Недопустимо.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Что ты хочешь сказать, Базз?

— Я хочу сказать, что нужно забрать свое. Или убрать чужих.

— Это как? Коллинз победил честно.

— Победил? Это не соревнование! А кроме того, два волшебных космических младенца — это, по-твоему, честно? Я на такое не куплюсь, Арми.

— Ну, в любом случае тут уж ничего не поделаешь.

— Я хочу сказать, что они должны исчезнуть.

— Что? Как?

— Слышал о Линдберге?

— Конечно. Он наш предшественник в области авиации.

— Ну, у него был ребенок, которого все называли «ребенок Линдберга».

— И что с ним?

— Ребенка похитили, — говорит Олдрин.

— Ужасно! Бедные родители!

— Ужасно или прекрасно?

— Ужасно?

— Я хочу сказать, что мы повторим похищение Линдберга, причем дважды.

— Но это же похищение!

— Дважды! А ребенка Линдберга так и не нашли.

— Он мертв?

— Сам как думаешь?

— Я впервые о нем слышу, так что…

— Мертв. Суть, Нил, в том, что если космические дети исчезнут, то внезапно Папуля Коллинз снова станет Сноской Коллинзом. Если всё правильно обыграем, то, может, люди подумают, что никаких детей и не было вовсе. Может, это все космическая иллюзия. Массовый космический гипноз.

— А такой бывает?

— Кто его знает? Вдруг. Суть в том, что на данный момент никто не знает. Это совершенно новая территория.

— Я не преступник, Базз. Я только что совершил огромный скачок для человечества.

— Да неужели? Кто-нибудь бросает розы к твоим ногам, Нил? Дамочки раздвигают перед тобой ноги? Такое ощущение, что всем красоткам вокруг недостает папиного внимания, такими влюбленными глазами они теперь глядят на Коллинза.

Армстронг смотрит на женщин в толпе, затем на Олдрина и вздыхает. Пока я отдаляюсь, камера снимает масштабную, продуманную сцену — падают серпантин и конфетти, толпы марионеток, идеально переданный дух парада на 5-й авеню в 1969 году, — и я восхищаюсь не только тем, как мастерски Инго анимировал этот сложный момент, но еще и тем, что он сумел предсказать столь невозможно невероятное событие, поскольку именно сейчас мне вспомнилось: Инго говорил, что отснял сцену на 5-й авеню еще в 1942 году. Как ему удалось предсказать историю Кастора и Поллукса и предпринятую Олдрином и Армстронгом попытку похищения? Полагаю, дело в этой его способности «перепоминать будущее». Возможно, стоит как-нибудь навестить Олдрина в тюрьме, спросить, насколько точно Инго передал их с Армстронгом разговор на параде? Все это заставляет задуматься: возможно, в фильме запрятаны и другие факты и события, которых я еще не помню — которые, может, еще даже не произошли? Перепоминания из моего будущего? Мне неспокойно. Фильм отступил и снова оставил меня одного в темноте. Я здесь совершенно одинок и несчастен.

— Рассказывай, — говорит голос, теперь исходящий из ниоткуда и отовсюду одновременно.

— Тут темно.

— Это все еще фильм?

— Нет, просто темно. Может, это зарядный конец.

— Какой конец? Конец фильма?

— Что? Нет, «зарядный конец» — это черный кадр перед новой бобиной.

— А может, эта сцена фильма — в темноте? — Судя по голосу, Барассини паникует.

— Бессмыслица какая-то.

— Почему это не может быть частью фильма? Типа темнота — часть фильма?

— Просто не может. Чего вы прицепились?

— Ничего! Продолжай искать!

Я ищу, долго — на протяжении, кажется, месяцев, — блуждаю во тьме, которая лишь иногда прерывается редким и настойчивым «Нашел что-нибудь?!» от Барассини. Ощущения ужасные.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Наш час закончился, — наконец говорит он, и я слышу свирепый щелчок пальцами.

Я в кабинете Барассини. Он ходит кругами.