ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника Части первая, вторая - РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК

Над Кремлем, маковицей Руси, еще отливали нетускнеющей позолотой двуглавые византийские орлы. Они венчали надвратные и угловые башни Кремля. Москва — Третий Рим — унаследовала этих державных птиц в XV веке при государе Иване Третьем, символически породнившимся с царственным родом византийских Палеологов. В ту пору искусство греческое и итальянское навеяло нашему Кремлю его архитектурные формы. Но душа московского Кремля, воплощенная в этих, по-своему воспринятых чужеродных формах, оставалась глубоко русской душой. Вероятно, это острее других ощущал зодчий Казаков, возводя близ Спасских ворот ордерное, во вкусе екатерининского классицизма, Сенатское здание, уже как бы предвосхищавшее знаменитый московский, александровский ампир. Особенно удался зодчему купол, вознесенный над красной кремлевской стеной с ее гибеллиновскими зубцами...

Именно в этом здании выбрал себе квартиру Ленин.

Говорят, он сам распорядился водрузить над Казаковским куполом красное знамя и осветить его лучом софита. Ниспадая алыми шелковыми складками в прожекторном луче, это знамя революции пламенеет над куполом как бы противостоя коронованным орлам низверженной империи.

…С обшарпанных московских стен исступленно взывал — «ПОМОГИ!» человек-призрак в рубахе, похожей на саван. Этот помголовский[39] плакат снабжался еще дополнительной наклейкой: «Всякий, кто срывает или заклеивает настоящий плакат, творит контрреволюционное дело!»

Но Рональду Вальдеку запомнилось, как отечный, в струпьях и чирьях расклейщик со злостью замазал клейстером и человека в саване, и наклейку, чтобы через миг заботливо разгладить на этом месте веселую афишу с голыми красотками — объявление о новом кабаре с шансонетками. Постепенно, сперва робко, потом все нахальнее и откровеннее, возрождались старомосковские рестораны — Ампир, Савой, Метрополь, Прага, Гранд-Отель. Некоторое время процветал даже столь одиозный некогда Яр на Тверской-Ямской, только в нем уже не колотили зеркал... Впоследствии в этом здании помещался Межрабпомфильм, а затем оно горело и было перестроено под гостиницу «Советская». Любители сильных ощущений ждали, что вот-вот откроется казино с «золотым» рулеточным столом. Несколько прибавилось на улицах электрического света и появились рисованные афиши-объявления частных кинотеатров, зазывавшие москвичей на сеансы «Ню — женщина гостиных», «Индийской гробницы» и жутковатого фильма «Носферато», где Конрад Вейдт создал мистический образ божества Чумы. Картина шла с подзаголовком «Безмолвный ужас», и москвичи со стесненным сердцем шли на эти сеансы, воспринимая конрадвейдтовскую символику как нечто близкое тому, что творилось дома. Воскресли на афишах и русские имена — Иван Мозжухин, Владимир Максимов, Вера Холодная, студия Ханжонкова.

Возвращались из западных столиц первые русские реэмигранты, клявшие Париж и Берлин, лобызавшие фонарные столбы любезной московской отчины и остерегавшие ближних от напрасных надежд на зарубежную планиду, коли нет у вас в наличии ни банковского чека, ни американского дядюшки.

Они возвращались, считая преувеличенными страшные слухи о голоде в Поволжье, на Украине, на Дону, да почитай, по всей матушке-России, обескровленной свирепыми комбедовскими изъятиями хлеба у крестьян. Теперь, в 1922-м, «изъятие излишков» приняло другую форму и перешло в другую сферу — церковную. С самой весны, под флагом помощи голодающим, шло форменное ограбление церковного имущества, наиболее ценного. Только из одного Исаакиевского собора изъято было по официальным данным около тонны золота, серебра — 2,2 тонны, и 980 драгоценных камней (правда, эти изъятия из собора обнародованы лишь в 1927 г.). Официальная статистика этих реквизиций просто смехотворна: будто бы из церквей изъято ценностей на семь миллионов золотых рублей. Сколько получили отсюда голодающие — Ты, Господи, веси!..

По дороге из Суздаля в Иваново-Вознесенск запомнилась Роне одна высокая колокольня, в селе Афанасьеве. С этой колокольни кинулся прямо на булыжник шоссейной дороги батюшка-настоятель Афанасьевской церкви, сразу после изъятия ее святынь и ценностей.

Впоследствии ходил слух, будто и первоначальный замысел знаменитой коринской «Руси уходящей» был связан с изъятием церковных святынь. Будто задумывал Павел Корин изобразить на полу Успенского Собора в Кремле груду сваленных дароносиц, крестов, чаш, кадильниц и блюд у ног двух чекистов в кожанках, а поодаль, на фоне иконостаса и клиросов, расставить священнослужителей и прихожан, чьи портретные эскизы прославили мастера, потрясли Максима Горького и вызвали столь восторженные отклики в Нью-Йорке, в 1964-м. Этот первоначальный замысел картины, возможно, и возникал у мастера, однако был им отброшен как слишком элементарный и слишком «жанристекий», не свойственный философскому духу Корина; однако, сами обстоятельства беспощадной реквизиции церковных ценностей не могли не волновать такого знатока русского искусства, как Павел Корин.

Если слух о коринском замысле и не достоверен, то вполне достоверна секретная инструкция В. И. Ленина исполнителям церковной экспроприации: проводить ее беспощадно, брать в церквах все, сколько-нибудь ценное вне зависимости от эстетических достоинств и религиозного значения. При сопротивлении действовать решительно и считать факты сопротивления даже желательными, поскольку такие факты давали повод к немедленной расправе на месте... Думалось ли при этом о голодающих... кто знает!

Но вот кто практически спасал тысячи жизней от голода, так это американская организация АРА. Никто из семьи Вальдек, далекой от закулисных махинаций с продовольствием, не взялся бы судить, бескорыстной ли была эта помощь американцев голодающим в России, но, когда многие знакомые семьи, в том числе Стольниковы, получали солидную продовольственную посылку со сгущенным молоком (кажется, до этого его в России вообще не знали), галетами, детской питательной смесью, сахаром и маслом, лярдом, маисом, белоснежной мукой и какао, было просто трудно себе представить людей, способных отрывать от себя такие сокровища, и получатели преисполнялись чувством восхищения и благодарности.

Одним из популярнейших имен было тогда имя норвежского полярника и дипломата Нансена. Его связывали с продовольственной помощью России. Сочувствовали ее страданиям многие на Западе, но не многие претворяли сочувствие в реальные дела.

Очень затрудняла помощь русским блокада, дипломатическая изоляция, разруха на транспорте. Одолев все эти трудности, добралась до Москвы танцовщица-босоножка Айседора Дункан. Роне довелось видеть ее революционную программу на сцене Большого Театра. Под музыку «Интернационала» она исполнила хореографический этюд, выражавший в пластике идею пролетарского гимна.