Карл, герцог - Александр Зорич

Осмотр крепости – самой единственной из местных достопримечательностей – был приурочен к окончанию сиесты, которую в Кандии не справляли. Гвискар, Гибор и Карл взобрались кратчайшей тропкой к основанию крепостных стен и Гвискар засвистел условным соловьем.

Со стены сбросили веревочную лестницу, по которой Гвискар, проявив неожиданную прыть, взобрался наверх. Через некоторое время ворота распахнулись. Карлу было дозволено войти, церемонно ведя под руку – почти как когда-то Като – Гибор. Правда, чувственная улыбка Гибор не могла бы украшать Като даже в самых распущенных её фантазиях. В ноздри ударил резкий, гнилой запах испражнений. «Что за скотный двор!» – недоумевал почти вслух (полушёпотом) граф Шароле.

– Ну и вонища! – сказал Гвискар неожиданно гордо.

– Вонища как вонища. Обычная, – пожала плечами Гибор, забавляясь ключиком на ленте.

Внутренний двор был покрыт, словно бы коростой, толстым слоем навоза. Нечто похожее можно видеть у моря – водоросли, выброшенные штормом, поджариваются на солнце и дня через три спекаются в корку. Несколько мужчин (их лица показались Карлу знакомыми – наверное, из деревни) убирали двор при помощи метл, совков и корзин. В корзинах навоз выносили куда-то за пределы видимости (за угол, на поля?). Неповоротливость и нечистоплотные повадки работающих – вся одежда в навозе, босые грязные ноги, что-то всё время жуют – оставили Карла равнодушным. Вот уж чего-чего, а нечистоплотных повадок он со дня отбытия из стерильного с сугубо медиевистской точки зрения Дижона навидался. Нижние окна выходящих во внутренний двор строений были старательно занавешены.

Карл огляделся. Он любил высокие стены. Старую кладку. Тепло, исходящее от камней. Запах цементной пыли, выщербленные, вытертые ногами ступени. Радости ранней урбанистики он предпочитал всякой пришвинской идиллии.

– Гибор, скажите, отчего Вы не живете прямо здесь, разве здесь не хорошо? Если исключить запахи, здесь лучше, чем в деревне.

Живое лицо Гибор обратилось к Карлу и Карлу показалось, что после той аптечной баночки-мензурки в глазах его новой знакомой появились благодарные проблески.

– Мы используем крепость только для хозяйственных нужд, – сказала Гибор так, как будто это было в порядке вещей.

– Что за нужды?

– Разводим, вот, живность. Здесь им прохладней, чем в деревне. Там слишком жарко. Свинья не может нагулять сало, когда ей жарко, – Гибор указала мизинцем на свинью с тициановской истомой в очах. Она лежала в пыли в окружении десятка сосунков.

Впечатлённый Карл внимательно рассмотрел животное. Как бы зевая, свинья отрыла зубастый рот. Может укусить. Они, оказывается, тоже дают молоко.

– А что сало?

– Сало? У нас маленький гешефт насчет этого сала.

– Да ну?

– Да. Видите ли, мы с мужем много путешествовали. Объехали пол-Европы. Бывали во Флоренции. Кутили, пока не прокутили все деньги до последнего флорина.

– И что? – с тревогой спросил Карл, которому нужно было кутить без оглядки и без устали лет десять, чтобы вот так поиздержаться.

– Да ничего. Пришлось завести животных. Мы заготовляем мясо, сало, коптим, продаем. В сентябре приходит корабль и всё забирает. И, между прочим, дают хорошие деньги.

– Помилуйте, Гибор, но неужели…

– Я же говорю, дают хорошие деньги, – серьезно повторила Гибор.

– А в свободное время? Неужели Вам здесь не скучно после Флоренции?

– В свободное время мы занимаемся алхимией, – хохотнула Гибор. – Так что здесь не соскучишься.

Карл не успел уточнить шутит она или нет, хотя после аптечной баночки он почти не сомневался, что шутки в сторону. Художественная резная дверь распахнулась перед ним и Гвискар, с низким поклоном привратника, сказал «пожалуйте-с». Гвискар тоже смотрел на Карла с благодарностью. Но этого Карл уже совсем не мог понять.

Жилые покои оказались на удивление устроенными, опрятными и даже благоуханными. Не чувствовалось никаких запахов – даже сырости, хотя в крепости из-за животноводческих нужд было как летом на Сахалине – и уже само это отсутствие можно было назвать ароматом. «Сегодня мы здесь переночуем», – распорядилась Гибор и покладистый Гвискар помчался за свежим бельем. Были распределены комнаты. Одна – Гвискару, одна – Карлу, одна – Гибор. Между комнатами Гибор и Карла – действующая дверь. «Может быть, захочется ночью поболтать», – пояснила Гибор. Потом Гвискар побежал в лагерь с поручением – предупредить, что Карла к ужину не будет.

«Сукин сын, цена дерьмо всем его обетам», – припечатал ревнивый Пиччинино.

– Этот ключик на ленте, он откуда?

– Во-он от той комнаты.

– А что там? – сам Карл очень любил темнить и недоговаривать. Когда просто так, чтобы набить себе цену, когда по соображением «государственным», как говаривал Филипп. Но от других требовал жизни в алфавитном духе «Сказал А – скажи Б».

– Просто комната.

– Комната и всё?

Карл приложил ухо к двери. Тихо. По крайней мере, там не языческое капище Большой Свиньи, где круглые сутки справляют визгливые оргии. Может, из-за этой-то комнаты Гибор не пускала его в замок?

– Наверное, здесь Вы занимаетесь алхимией, – предположил Карл.

– Да нет, на Кандии есть места поукромней, – отшутилась Гибор.

– Не верю.

– Тогда милости просим, – ключ провернулся в замке. – Здесь довольно неинтересно.

– Что это?

«Это» было единственным, за что можно было зацепиться взглядом. У окна стояла мраморная тумба, на ней – внушительная серебряная ваза, украшенная крупными, подсвеченными изнутри самих себя опалами. Ваза имела узкое горло и была запечатана сверху промасленной бумагой, словно внутри было варенье.

– Это этрусская ваза, – соврала Гибор.

– А что в ней? Мед? Цукаты? – Карл решил, что раз уж взялся исполнять роль ревизора в этом явлении, так должен исполнять её до победного занавеса.

– Нет. Прах и кости усопшего. Так было принято у моих предков.

– А кто твои предки?

– Они были из Испании.

– Мои тоже из Португалии, – брякнул Карл, но тут же спохватился. – Подожди, а кто усоп-то? Чьи это кости и прах?

– Моего сына.

– Извини.

– Ничего, – сказала Гибор и с её губ вспорхнула довольно неожиданная, искренняя, вдохновенная и легкая улыбка, какие дарят беременные женщины, танцовщицы, имевшие успех, и путешественники, завидевшие вдалеке стены родного города.

Казалось – Карлу всегда что-нибудь казалось, когда он не мог заснуть – что на Кандии время течет по-другому, что прошло не два дня, но десять, или даже так: тысячелетие уже на исходе, а он не знает об этом.

– Слушай, а сколько мы уже в замке? – взвился Карл и привстал на постели.