В рамках дозволенного - Валерия Савельева

наёмников, телохранителей, почти специальных агентов – и всё это под прикрытием обычного частного охранного предприятия. Я с детства умею почувствовать подвох…

– Но не помириться с другом, – улыбнулась я, первой наливая себе чая.

– Именно, этому нас не учат, – согласился он, подвигая ко мне и свою чашку. – Так что ты хотела спросить?

Я замялась. Как обычно, спросить хотелось очень многое, но первым стоило выбрать самый важный, самый главный вопрос, который поможет найти ответ уже своим существованием.

– Во время той истории с аварией ты действительно не знал, что тот парень…

– Кир, – подсказал Стас.

– Да, он. Что он колется, – закончила мысль я.

Вероцкий вздохнул, взял со стола чашку и снова прикрыл глаза, поднося её к губам. Осторожный медленный глоток, словно это не чай, а райский напиток, восстанавливающий силы, жизнь и молодость.

– Кололся, – наконец, поправил он.

– Что?

– Кир давно уже не колется. Он погиб в той аварии, сам поплатился за собственную привязанность. Впрочем, кто знает, что с ним творится на том свете, – Стас сделал ещё один глоток. – Но да, я не знал. Иногда ты уезжаешь в военное училище, а твой лучший друг за пару лет успевает так измениться, что пытается угробить себя, тебя… и других. Сестра до сих пор морально не восстановилась, но я рад, что Дериглазов её не бросает, – Вероцкий пронзил меня взглядом. – Только ему не говори, а то загордится и возьмёт наш дом в осаду.

– Я могила, – кивнула в ответ и тут же поняла, как неприятно высказалась после рассказа об умершем друге. Пусть и подсевшем на наркотики. – В смысле…

– Я понял, – кивнул Стас. – И я не лгу. О мертвых либо честно, либо ничего.

Мы продолжили пить чай. Без сладкого, без слов, без сахара. Ощущая на языке вкус заварки и откровений. У меня внезапно разыгралась головная боль, обхватила обручем в ответ на скрытый стресс и не хотела отпускать. Слишком странный, насыщенный и неправильный день. Я нарушила столько правил, едва не стравила Стаса с Тимом. Веду себя, как обычная девчонка, а не как педагог. И мне это… нравится?

– В общем, я тогда действительно просто выпил пару бутылок пива. То ли назло себе, то ли маме, запихнувшей меня в военку, – продолжил «сокол», когда мы поднялись. Он подхватил наши кружки, включил воду, обмывая их. – И первое время после аварии был зол на весь мир, включая Тима. Потом отошёл, попытался как-то поговорить, но… как видишь, нам легче порознь.

Как раз подошла к шкафчику, чтобы поставить заварку, когда он отвернулся от раковины, оказываясь ко мне вплотную. Резкий, острый взгляд, такой насыщенный и напряжённый, но странно, он не вызывал во мне ни единой эмоции: ни странного предвкушения, ни жара в щеках, ни ёкнувшего сердца. «Сокол» был силён, он подавлял своим присутствием, но мне он был абсолютно безразличен, когда…

– Ну офигеть! – раздалось от двери.

Я резко обернулась, ощущая, как сердце нервно принимается биться о сковывающую его грудную клетку.

…когда вот этот человек вызывал эмоции. И лучше б их не было, потому что тогда бы тело меня слушалось. Тогда бы я успела встать между Тимом, молнией метнувшимся вперёд, и Стасом, уже готовым к удару.

А сейчас я не успела.

-51-

Тим со Стасом всё же помирились. Ну, как помирились… Последствие примирения теперь синело-алело на скуле кровавой ссадиной, которую я же и обрабатывала, а Тим шипел каждый раз, когда на неё попадал спирт. Но зато после драки они заперлись на кухне, спокойно всё обсудили и даже обнялись на прощание. И вот, пытая подопечного ватой со спиртом, я пыталась выведать подробности. О чём они разговаривали Тим частично рассказал, а вот какого чёрта кинулся на Стаса с кулаками говорить отказывался.

– Получается, теперь кризис миновал и вы будете общаться? – вздохнула я, в очередной раз пытаясь удержать голову Тима за подбородок и дообработать, наконец, ссадину.

Кожа была зверски рассечена, ранка обещала загноиться, если её хорошенько не прижечь. Мы сидели у Тима в комнате, вернее я сидела, а вот подопечный валялся на кровати, положив голову мне на колени – сидя он вырывался окончательно и бесповоротно и даже пытался бороться, а так хоть немного терпел.

– Не передёргивай, мы будем спокойно терпеть друг друга и не кидаться больше с кулаками. – Подопечный поморщился и вновь попытался увернуться. – Сестре Вероцкого будет спокойней, а значит, и Димке.

– Угу, а вот это… – я зажала ранку ватой, надеясь, что спирт ещё не высох, – на прощание?

Тим зашипел, но на этот раз я держала крепко, так что шипение быстро превратилось в тихий стон. Почти скулёж. И жалобный взгляд серых глаз.

– Няня, мне больно, – простонал Тим, когда пытка слишком затянулась.

– Не сахарный, не растаешь, – осадила я. – А драться было не больно? Зачем вообще кинулся?

Тим закатил глаза и замолчал, второй раз уже игнорируя этот вопрос – первый был ещё в коридоре, когда он весь побитый отошёл от Стаса. А мне начинало казаться, что подопечному это было просто по кайфу: слишком много адреналина выплеснулось за вечер, нужно было выпустить пар. Выпустил. Браво! Если не заживёт до понедельника – и до приезда родителей, – что я им скажу? Мальчик запнулся, упал и врезался… (я внимательно присмотрелась к рассечённой кулаком Вероцкого скуле) …врезался в дерево? Пропахал половиной лица гравийную дорожку в саду?

– Неважно, – буркнул, наконец, Тим и снова повторил: – Няня, мне больно. Хватит.

– Неужели? – усмехнулась я, засыпая ссадину стрептоцидом. – Терпи, казак. Скоро закончу. Или предлагаешь бросить всё?

Но такого ответа я определённо не ожидала:

– Предлагаю поцеловать вавку, – выдохнул подопечный, отворачивая голову.

Не усмехнулся, не посмеялся, не съехидничал. Сказал так просто, спокойно