Предательство Тристана - Роберт Ладлэм

Амос Хиллиард?

Могло ли быть, что человек Корки в Москве оказался предателем? Он как наяву услышал слова Хиллиарда: никому нельзя доверять.

Не было ли это косвенным указанием на самого Амоса Хиллиарда? В конце концов, кто еще знал, что Меткалф делает в Москве? Если Хиллиард играл на две стороны или на несколько сторон, в чем он обвинял своих коллег из посольства, то ему всего лишь требовалось сказать между делом пару слов…

Но Меткалф потряс головой и все же выкинул из нее эту мысль. Это же было смехотворно: видеть предательство повсюду. Как только начнешь так думать, потеряешь способность действовать и уподобишься паралитику.

Однако ужасающая действительность оставалась: он заставил Черпака Мартина лететь вместе с ним, по его делу в Москву и тем самым накликал смерть на своего старого друга так же верно, как если бы убил его собственноручно. Факт гибели Роджера в гостиничном номере Меткалфа означал, что именно Меткалф был целью убийцы. Убить хотели Меткалфа. Узнали номер, в котором остановился Меткалф, и предположили, что оказавшийся там человек именно им и был. Почему Роджер очутился там – оставалось еще одной тайной. Разве что собирал передатчик и намеревался или удивить Меткалфа, показав готовый прибор, или спрятать его в номере… В таком случае где же рация?

И если сеть Корки раскрыта и сейчас разматывается агент за агентом – сначала в Париже, теперь в Москве, – то в опасности оказался не только Меткалф.

Лане тоже грозила опасность.

Чем больше Меткалф встречался с Ланой, тем больше она превращалась в мишень. А как только он передаст ей фальшивые документы, которые были сейчас при нем, она станет частью сети Корки, пусть и невольно. Но уже сейчас она была потенциальной жертвой, и ее могла постигнуть участь Роджера или радистов с парижской станции.

Уже то, что я использую ее, само по себе из рук вон плохо, размышлял Стивен. Но подвергать ее такой опасности? Нет-нет, она ни за что не подписалась бы на это. Я добровольно пошел на эту работу, зная всю ее опасность. Лана ни на что не вызывалась и ничего не знает.

И все же сейчас поздно отступать. Она уже начала работу с фон Шюсслером.

Он должен обезопасить ее, сделать так, чтобы ее не видели с ним. Пока что его встречи с нею на людях можно было бы объяснить безумным увлечением богатого плейбоя, попыткой восстановить отношения с любовницей прошлых лет. К тому же они приняли экстраординарные меры, чтобы их не могли увидеть вместе, когда они встречались на квартире ее подружки. Эти предосторожности следует соблюдать и дальше, их нужно даже усилить.

Однако теперь ему необходимо использовать все свои умения и навыки, чтобы удостовериться, что за ним нет слежки. Он покинул «Метрополь» через служебный вход, которым ни разу не пользовался прежде. Это позволило ему избежать встречи с толпой филеров низкого уровня, которые сидели, поджидая его, в вестибюле гостиницы. Но имелись, конечно, и другие, включая белокурого агента НКВД, который, казалось, возникал повсюду. Поэтому Меткалф решил принять дополнительные меры безопасности. За ним не должно быть слежки.

Он должен твердо удостовериться в этом.

Вымощенное брусчаткой пространство Красной площади ограничено с востока огромным затейливо украшенным зданием с фасадом, отделанным мрамором и гранитом и имеющим в длину несколько сотен метров. Это государственный универсальный магазин – ГУМ, крупнейший магазин в Москве. Внутри здания находятся три трехэтажные галереи, немного похожие на железнодорожные станции начала века в Лондоне или Париже; внутри толпилось множество народу, осматривавшего сотни торговых секций. В резком контрасте с экстравагантной архитектурой полки не поражали ни количеством, ни качеством товара.

Беспорядочные толпы, а также неисчислимое множество укромных уголков и ниш, лестниц и проходов создавали Меткалфу идеальные условия для того, чтобы отделаться от любого «хвоста».

Держа в руке свой фибровый чемоданчик, он шел, останавливаясь то перед одной, то перед другой витриной, разглядывая граммофонные пластинки, плохую бижутерию, крестьянские платки и шали. Толпа плотно смыкалась вокруг него, делая практически невозможной работу любого наблюдателя. В облике американского бизнесмена, посещающего самую известную и многолюдную торговую галерею Москвы, не было ровно ничего подозрительного, и, глядя на него, все окружающие должны были думать, что этот иностранец несет в чемоданчике деловые бумаги. Он присоединился к толпе, медленно поднимавшейся по железной лестнице, поднялся на балкон первого яруса, откуда можно было быстро окинуть взглядом толчею внизу, и не увидел никого, кто показался бы ему подозрительным.

Приметив угловую секцию, открытую с двух сторон, он вошел туда, с большим интересом разглядывая выставленные за прилавком резные деревянные игрушки и раскрашенных кукол – матрешек. Он взял одну из матрешек и снял верхнюю половину; внутри оказалась куколка поменьше. Всего их было шесть, одна в другой. Матрешки являли собой прекрасный пример русского народного искусства, и Стивен подумал, что Лана могла бы оценить подарок. Он понимал также, что купить что-нибудь здесь было хорошей мыслью, поскольку это оправдывало посещение ГУМа. Пока он стоял в одной очереди, чтобы заплатить за игрушку, а потом в другой, чтобы ее получить – советская бюрократия вторглась даже в московские магазины! – он снова небрежно поглядел вокруг. Он не увидел ни одного знакомого лица, равно как и каких-либо признаков наблюдения.

Взяв покупку, Меткалф покинул торговую секцию через другую дверь, резко повернулся, как будто заметил что-то интересное, а потом протиснулся сквозь толпу и поднялся на третий этаж. Там было менее многолюдно. Пройдя футов сто, он свернул на следующую лестницу и спустился на второй этаж, а там вошел в мужскую комнату, где около писсуара в виде корыта стояли несколько человек; двое из них, судя по виду, были пьяными. Меткалф вошел в кабинку, запер за собой дверь и быстро переоделся в русскую одежду, которой снабдил его Корки. Подкладку крестьянской фуфайки изрезали при обыске, но снаружи это не было заметно. Ботинки, штаны, рубашка и пиджак были не только действительно изготовлены в России, но и прошли специальную обработку, благодаря чему выглядели изрядно поношенными.

Судя по звукам, пьяные ушли, и на смену им явились новые посетители. Это было хорошо. Меткалф нахлобучил на голову отлично подогнанный парик, сделавший его светлым шатеном, а потом растер специальный резиновый клей по подбородку, верхней губе и над бровями; когда клей подсох, он тщательно прилепил растрепанную козлиную бородку. Было бы гораздо легче сделать это, стоя перед зеркалом, а не вслепую, пристроившись на закрытой крышке унитаза; к счастью, он сообразил захватить с собой маленькое зеркальце для бритья и имел возможность удостовериться, что гримируется правильно. Затем настала очередь густых всклокоченных бровей. Темным гримом он мазнул под глазами, изобразив круги, которые сделали его намного старше. Он превратился в много курящего и постоянно пьющего крестьянина примерно сорока лет, который вел такую же тяжелую и беспросветную жизнь, как и большинство русских крестьян.

Меткалф снова осмотрел себя в зеркале, и увиденное его впечатлило. Впрочем, он не хотел рисковать, он мог изменить себя еще сильнее, и он это сделал. Он вставил в рот ватные валики, поместив их между деснами верхней челюсти и щеками, что полностью изменило форму его лица. Последний штрих должны были явить собой специальные металлические шарики с просверленными сквозными отверстиями, предназначенные для того, чтобы вставлять их в ноздри – разработка Бюро стратегических служб. Эти вставки показались сначала очень холодными и неудобными, но они изменили форму его носа, сделали его толстым, более похожим на нос типичного русского крестьянина.

Снова взглянув в зеркало, Меткалф с трудом узнал себя. Посмотрев через щелку в двери кабинки, он удостоверился, что в помещении не осталось никого, кто видел бы, как он вошел. Быстро уложив свою американскую одежду и ботинки в чемодан, он вышел из кабинки и подошел к раковине умывальника, поставив чемодан рядом на полу. Он несколько минут мыл руки, а потом вышел из уборной, оставив там чемодан. Пройдет совсем немного времени, и какой-нибудь счастливый русский заметит чемодан без хозяина, решит украсть его и будет приятно удивлен, обнаружив там прекрасный костюм.

С хмурым видом Меткалф брел по галерее второго этажа. Он изменил походку, добавив небольшую хромоту, как будто одна нога у него была немного короче другой. Достигнув первого этажа, он был уверен, что никто за ним не следит. Он превратился в русского средних лет, ничем не отличающегося от миллионов других таких же в Москве. Никто не обратит на него ни малейшего внимания.