Предательство Тристана - Роберт Ладлэм

– Меткалф, я не позволю вам снова прийти в посольство, чтобы воспользоваться нашими средствами связи.

– Мне плевать… Вы можете отлично сделать это сами. Скажите ему, что Черпак Мартин убит точно тем же способом, каким были убиты наши парни с парижской станции. Тем же приемом – удушение тонким шнуром. И я на вашем месте не стал бы тянуть с телеграммой.

– Я сделаю это немедленно.

Тут Меткалф, ни на мгновение не забывавший о своих сомнениях относительно Хиллиарда, добавил:

– И я хочу получить подтверждение. Доказательство того, что до Корки дошло мое сообщение.

– Каким образом?

Меткалф задумался лишь на мгновение.

– Слово. Следующее слово из списка. – Корки имел список кодовых слов для связи с Меткалфом; подобные списки имели все его действующие полевые агенты, и каждый этот список был известен лишь самому Корки и определенному агенту. Списки слов составлял Корки; считалось, что набор слов должен быть случайным, но Меткалф питал серьезные сомнения насчет этой самой случайности. Корки слишком любил загадки, чтобы отказаться от возможности вложить скрытые значения всюду, где только мог.

– Вы его получите, – сказал Хиллиард. – А что второе? Вы сказали, что вам нужны две вещи.

– Оружие.

Воспользовавшись телефоном-автоматом, Меткалф позвонил в «Метрополь» и попросил оставить сообщение для постояльца гостиницы Роджера Мартина.

По реакции служащих гостиницы он рассчитывал многое понять. К настоящему времени тело Роджера, несомненно, найдено, и, столь же несомненно, об этом знает весь персонал гостиницы. Следовало ожидать, что о случившемся проинформирована полиция, которую в России почему-то называли милицией, а также НКВД. То, как поведет разговор дежурный портье, могло сообщить много полезного о степени тревоги и подозрения о том, дали ли служащим указания следить за Меткалфом, лгать ему, заманивать его в ловушку.

Ледяной голос в трубке явственно выдавал напряжение говорившего:

– Нет, человек, которого вы ищете… к сожалению, его уже нет в гостинице. Нет, больше ничего не могу сообщить.

– Понимаю, – сказал Меткалф. – А вы не знаете, когда он выписался?

– Не знаю, – резко ответил портье. – Понятия не имею. Больше ничем не могу вам помочь. – И повесил трубку.

Меткалф, озадаченный, уставился на стенку телефонной будки. Он встретился с естественной реакцией испуганного служащего гостиницы, который не знал, что ему отвечать. И теперь перед Меткалфом кое-что начало проясняться: портье не получил никаких указаний. Если бы Меткалфа ждала в гостинице засада или же просто его разыскивали, чтобы допросить в связи с убийством Роджера, портье велели бы отвечать по-другому, постараться самому расспросить того, кто звонил и справлялся об убитом.

Совершенно непонятно. Меткалф ожидал совсем иного развития событий.

Гостиница находилась на Театральной площади, совсем рядом с Большим театром, перед которым располагался маленький сквер со скамейками. Меткалфу было необходимо понаблюдать за гостиницей, но сквер, через который он шел, просматривался со всех сторон. Явно неподходящее место для того, чтобы вынимать бинокль и разглядывать, что делается перед «Метрополем»: слишком уж много здесь прохожих, которые обязательно обратили бы внимание на подозрительного человека с биноклем. В конце концов он зашел в колоннаду Большого театра. Было еще довольно рано, и возле главного входа в театр ни души. Так что Меткалф мог, почти невидимый, стоять в тени и разглядывать в бинокль «Метрополь».

Он не искал ничего очевидного, вроде, скажем, оцепления, устроенного НКВД вокруг гостиницы. Напротив, он надеялся различить мелкие отклонения от нормальной жизни, крошечные, неприметные при обычных обстоятельствах признаки, которые могли бы указать на что-нибудь необычное. Присутствие НКВД или регулярной полиции в гостинице подействовало бы как падение камня, от которого по гладкой поверхности водоема разбегаются круги. Такие знаки можно было бы увидеть в слишком внимательном взгляде человека, направляющегося в сторону гостиницы, в поведении пешехода, слишком долго мешкающего около входа или, напротив, двигающегося слишком быстро и целеустремленно.

Но ни одного из этих признаков Меткалф не увидел. Все, казалось, было нормально.

Странно. Именно то, что все шло так, будто ничто не случилось, и обеспокоило его больше всего.

Он обошел сквер и приблизился к задней стороне гостиницы, к тому самому служебному входу, которым ему уже пришлось воспользоваться. После секундного колебания Меткалф вошел в гостиницу. Пересек кухню, двустворчатые двери которой то и дело распахивались, пропуская рабочих со стопками тарелок и корзинами с продуктами: шло приготовление блюд к сегодняшнему обеду.

Ничего необычного, насколько он мог судить. Во всяком случае, никакой охраны тут не поместили.

Он прошел дальше, до запасной лестницы, которую тоже никто не охранял, и поднялся пешком на четвертый этаж. Осторожно выглянув в коридор, он увидел, что там темно и пусто. Вдали он разглядел дежурную, сидевшую за своим столом.

Да, в коридоре не было ни души. Вроде бы полицейские или агенты в штатском тоже нигде не прятались.

Такое спокойствие сбивало Меткалфа с толку. Одно дело, что его никто не поджидал, намереваясь захватить по возвращении в номер, это еще как-то можно было понять. Но никакой полицейской суеты, вообще никого? Как будто здесь не произошло совсем недавно ужасное преступление!

Меткалф нащупал в кармане ключ от номера с большой привешенной биркой. Когда Стивен не так давно бежал отсюда, он машинально прихватил его с собой. Теперь он был рад этому, так как отпала необходимость обращаться к постовой горгоне и приводить таким образом в боевую готовность весь штат гостиницы.

Впрочем, ключ от номера ему мог и не понадобиться – в том случае, если дверь открыта, а за нею его поджидают полицейские или энкавэдэшники.

Осторожно, беззвучно ступая, он прошел по коридору и свернул направо. До его номера оставалось футов сто.

Дверь была закрыта.

Этого он никак не ожидал. Посыльный видел труп Роджера; нормальная процедура хоть в России, хоть в Америке, хоть где-нибудь еще заключалась в том, что власти ограждали от посторонних место предполагаемого преступления и проводили расследование, чтобы выяснить, имели ли место насильственные действия и если да, то кто виновник преступления.

Он на цыпочках подошел к двери и, стоя вплотную, прислушался. Полная тишина.

Изнутри не доносилось ни голосов, ни звуков движения.

Это, конечно, был риск. Он вставил ключ в замок, повернул его и потянул на себя дверь, готовый молниеносно захлопнуть ее, если внутри кто-нибудь окажется.

Комната была темна и пуста. Никого там не было.

Окинув помещение быстрым взглядом, Меткалф быстро прошагал через комнату к открытой двери ванной, внутренне готовясь к кошмарному зрелищу – виду мертвого тела Черпака.

Но никакого тела там не оказалось.

Мало того, не было никаких следов того, что оно там вообще находилось. Ванная сверкала чистотой, и ничто не напоминало о том, что несколько часов назад здесь лежал труп задушенного мужчины.

Власти убрали тело и приказали идеально вычистить ванную, устранив все следы преступления, но почему?

Что, черт возьми, здесь творится?

Из другого телефона-автомата, находившегося в нескольких кварталах от гостиницы, Меткалф позвонил в посольство и спросил Хиллиарда.

Хиллиард снял трубку своего телефона. Его голос прозвучал грубо, очень напоминая лай:

– Хиллиард.

– Робертс, – назвал Меткалф имя-пароль. В том, что телефон посольства прослушивается, не могло быть никаких сомнений.

Последовала долгая пауза – секунд пятнадцать; потом Хиллиард произнес одно слово:

– Tain.

– Повторите, – попросил Меткалф.

– Tain. Не taint, а tain. – И Хиллиард резко повесил трубку.

Tain – это слово шло вторым в списке, который дал ему Корки. Подтверждение того, что Хиллиард действительно говорил с Корки и передал ему новости.

Tain, странное, редко употребляемое слово, обозначающее оловянную амальгаму, которой покрывают зеркальное стекло, происходит от французского слова otain – олово.

Даже выбор слова мог послужить классическим примером пристрастия Коркорана к словам и фразам, полным скрытого значения. Амальгама зеркала. Сразу приходила на память старая загадка, которую Корки так любил: почему зеркала меняют местами лево и право, а не верх и низ?

И еще одно высказывание: правда – это разбитое зеркало. Не порежьтесь об осколки – предупреждал он.

Можно было подумать, что Корки все время предупреждал его, даже выбором кодовых слов для связи. Меткалф вступил в мир зеркал, мир, чреватый опасностями.

Но Корки, даже Корки, не имел представления о том, насколько этот мир ими чреват.