Я и Он - Альберто Моравиа

Маурицио молчит, повернувшись ко мне в профиль и не двигаясь. Он, как всегда, напоминает нарисованный персонаж: сколько вокруг него ни ходи и ни меняй угол зрения, он все равно остается в прежнем положении. Наконец Маурицио произносит: – Я, честно говоря, никак в толк не возьму, зачем ты дал нам эти деньги, если они кажутся тебе такими большими. На твоем месте я бы ничего не давал.

– Почему? – Потому что ты не революционер и не веришь в революцию. Более того, в глубине души ты контрреволюционер.

– Ну, конечно, ведь только контрреволюционеры способны на подобные взносы.

Вроде бы я его сделал. Хоть какая-то польза от моих миллионов: по крайней мере, буду затыкать ему рот каждый раз, когда он вздумает наседать на меня с помощью политических доводов. Однако я снова ошибаюсь. Как безнадежный «униженец», который ни бельмеса не смыслит в «возвышенцах». Вяло и безразлично он цедит: – Пять миллионов вовсе не доказывают, что ты революционер. Тем более что за последнее время произошли события, которые доказывают обратное.

– Какие еще события? – Ты был у Протти и пытался представить в дурном свете моих товарищей по группе и меня. Ты заявил Протти, что мы делаем фильм против капитализма и против него.

Катастрофа! Растерянно я бормочу: – Да кто тебе сказал? – Сам же Протти и сказал.

– Протти ровным счетом ничего не понял. Я просто рассказал ему два варианта сценария: мой и твой, чтобы он составил представление о сложности нашей работы. Вот и все.

С надеждой жду, что Маурицио ввяжется в спор. На самом деле такая пикировка на равных, в которой Маурицио упрекал бы меня в предательстве, а я защищался или даже переходил в контрнаступление, пожалуй, смягчила бы мое чувство неполноценности. Однако Маурицио прочно закрепился «наверху» и не намерен уступать свои позиции. Пока я распаляюсь для защиты, он смотрит на меня пристальным взглядом, но не перебивает. Выждав немного, он говорит: – Впрочем, это неважно. Я хотел сказать тебе только одно: чтобы быть настоящим революционером, мало просто заплатить пять или, скажем, пятьсот миллионов. Но сейчас речь не об этом.

Дело дрянь. Маурицио избегает столкновения и еще надежнее запихивает меня «вниз».

– А о чем? – спрашиваю я раздраженно.

– Я заехал за тобой. На сегодня назначено собрание группы. Оно состоится во Фреджене, в доме Флавии. Я, как условились, представлю тебя, объявлю о твоем взносе, а потом начнется обсуждение сценария.

Я не скрываю своего удовлетворения. Представление группе уже столько раз назначалось и столько раз откладывалось, что постепенно стало одним из способов, с помощью которых Маурицио удерживал меня «внизу».

– Едем прямо сейчас? – спрашиваю я бодро.

– Прямо сейчас.

– Прекрасно. А какая повестка дня? – Вначале я представлю тебя, потом перейдем к диспуту по сценарию.

Я искренне радуюсь. Прежде всего меня радует представление: «Представляю вам товарища Рико. Мы с ним отлично поработали над сценарием нашего фильма». Затем объявление о моем солидном взносе: «Товарищ Рико внес целых пять миллионов на общее дело, похлопаем товарищу Рико». Наконец обсуждение: «Диспут по сценарию «Экспроприации», разработанному совместно мною и Рико, считаю открытым». Короче говоря, я жду чего-то достойного, серьезного, основательного, нового, возвышенного, просвещенного. Чего-то дружеского, бодрящего, душевного. Это будет встреча двух поколений: их и моего. Начало надежных, длительных и благотворных отношений как для них, так и для меня. Вдохновенно я восклицаю: Я рад! Я необычайно рад! Мы принадлежим к разным поколениям. Но почему бы нам не работать вместе? По сути, так и должны создаваться сценарии: не в одиночку, не на пару, а коллективно. Возможно, это начало невиданного и поистине революционного эксперимента.

Маурицио уже вышагивает впереди меня по коридору. Мы выходим из квартиры. Пока лифт спускает нас вниз, я спрашиваю: – А почему именно во Фреджене? – Там находится вилла родителей Флавии. Сейчас на вилле никого нет. Кроме того, там очень просторная гостиная, как раз для собраний.

– А как же с помещением в Риме, на которое я внес пять миллионов? – Еще не готово.

– Чего-то не хватает? – Не хватает портретов. Мы заказали их в Милане. Пока не подвезли.

– Какие портреты? – Маркса, Ленина, Мао, Сталина.

– И Сталина тоже? – Обязательно.

Я ничего не говорю. Только смотрю на него. Изящная женская головка ренессансного пажа в профиль. Молочная белизна лица отчетливо выделяется на тускло-белом фоне пиджака. Розовый отлив ноздрей, губ и ушей, лиловый налет усталости под глазами вдруг вызывают в памяти классические мадригалы, в которых при описании цвета женского лица говорится именно о «розах и фиалках». Неожиданно я спрашиваю: – А Флавия согласна с тобой? – В чем? – Ну, она разделяет твои политические идеи? – Да.

Секундное молчание.

– Насколько я понимаю, родители Флавии столь же безупречны, как и твои.

– Не понимаю.

– Вот тебе раз! Ведь недавно мы сошлись на том, что для тебя твои родители – само совершенство и ты не можешь упрекнуть их ни в чем, кроме того, что они принадлежат к буржуазии.

– Ах да, помню.

– Так вот, повторяю: родители Флавии такие же, как и твои? Они безупречны, и Флавии не в чем их упрекнуть, за исключением того, что они принадлежат к буржуазии? – Видимо, да.

– Выходит, что и как родители, и как граждане они безукоризненны: заботливый отец, нежная мать. Она – добропорядочная хозяйка, он – прекрасный специалист.

– Он не просто специалист, он строитель.

– Тем лучше. Строитель. Уж больно слово хорошее. Вернемся к Флавии. Как относятся ее родители к тому, что она входит в группу? – Плохо.

– Так же, как и твои родители? – Примерно.

– А в чем еще упрекают вас родители, кроме того, что вы собираетесь ниспровергнуть существующие устои? В том, что вы непутевые дети, скверно ведете себя, что Флавия – эротоманка, а ты – развратник, что вы оба колетесь, так? Не оборачиваясь, он бросает сквозь зубы: – Эротоманка, развратник, оба колемся – что за чушь? – Ну это так, к примеру. Стало быть, кроме подстрекательства, родители ни за что вас не костят? – Стало быть.

– Значит, вас полностью устраивают ваши родители, как, впрочем, и вы их. Единственное, что вам не по нутру друг в друге, так это то, что родители мещане, а вы – подстрекатели. Я верно излагаю? – Допустим. Только к чему ты ведешь? «А вот к чему,- так и хочется мне ответить.- Хоть и по разным причинам, но ты и Флавия, с одной стороны, и ваши родители – с другой, олицетворяете ту самую проклятую безупречность, которая так свойственна «возвышенцам». И неважно, возвышаетесь ли вы ради революции, а ваши родители ради сохранения старых порядков. Важно то, что все вы сделаны из одного теста, а ваша несхожесть, если не сказать противоположность,- это только видимость. Все вы принадлежите к разряду власть имущих, вашим истинным противником и оппонентом являюсь я, «униженец», слабак и бедолага, который щедро наделен природой, но не в состоянии применить свои природные достоинства в реальной жизни».