Танго старой гвардии - Артуро Перес-Реверте

— А я воевал, — сказал Барбареско чуть погодя. — В Исонсо. Против австрийцев.

— Вот как?

Барбареско снова окинул его пытливым и недоверчивым взглядом.

— На той войне мы были союзниками французов, — сказал он, помолчав. — На следующей — будем противниками.

Макс поднял брови с подобающим простодушием:

— А будет война?

— Можете не сомневаться. Британское высокомерие в сочетании с французским скудоумием… Закулисные козни евреев и коммунистов. Понимаете, о чем я? Добром это не кончится.

— Ну разумеется. Евреи и коммунисты, как же, как же… По счастью, в Германии есть Гитлер. А у вас — Муссолини.

— Да, это так. Фашистская Италия…

И вдруг — как будто спокойная покладистость Макса показалась ему подозрительной — осекся на полуслове. И отвернулся, разглядывая вход в старую гавань и маяк, высившийся на краю волнореза, а потом перевел глаза на вытянутую дугу побережья и город, протянувшиеся на другом берегу Роба-Капеу под зелеными холмами с белыми и розовыми пятнышками далеких вилл.

— Придет день — и этот город вновь станет нашим, — мрачно щурясь, проговорил он. — Придет непременно.

— С моей стороны возражений нет. Хотел бы все же напомнить, что мне нужны деньги.

Снова повисла пауза. Итальянец с видимым усилием, медленно выплывал из своего патриотического морока.

— Сколько вам надо?

— Еще десять тысяч франков. Или в лирах по курсу. Ницца — очень дорогой город.

Итальянец слегка скривился.

— Ну, посмотрим… Вы уже познакомились с Сусанной Ферриоль? Нашли способ войти в ее круг?

Сложив ладони щитком, Макс прикурил сигарету, которую давно вертел в пальцах.

— Завтра я приглашен к ней на ужин.

В оценивающем взгляде Барбареско Макс внезапно заметил искорку одобрения. Вполне искреннего.

— Как вам это удалось?

— Неважно. — Макс выпустил облачко дыма, тотчас рассеянное бризом. — По мере освоения территории буду вам сообщать.

Барбареско криво усмехнулся, краем глаза рассматривая костюм, явно сшитый по мерке и безупречно выглаженный, галстук и сорочку от Шарве, глянцевый блеск купленных в Вене башмаков «Шеер». Максу почудилась в этом взгляде смесь восхищения и злости.

— Только не тяните особенно ни с освоением, ни с сообщениями. Время работает против нас, сеньор Коста. Время — наш враг. — Он надел шляпу и мотнул головой в сторону своего напарника: — Наш с Доменико. И ваш — тоже.

— Русские бьются в Сорренто не за приз, — рассуждает Ламбертуччи. — С этой «холодной войной», атомными бомбами и всяким-разным прочим и шахматы в дело пойдут… Естественно, Советы хотят быть в каждой бочке затычкой.

Приглушенное занавеской из разноцветных пластиковых шнуров, доносится из кухни радио — Патти Право[43] исполняет «Грустного мальчика». За столиком у входа капитан Тедеско с унылым видом — он проиграл две партии — убирает шахматы в ящик, а хозяин ресторанчика разливает по стаканам красное вино.

— Люди в Кремле, — продолжает Ламбертуччи, ставя стаканы на стол, — желают продемонстрировать, что их гроссмейстеры лучше западных. Это докажет преимущество Советского Союза, который непременно добьется победы политической, а надо будет — и военной.

— И что же? Правы они? — спрашивает Макс. — Они в самом деле мастаки играть в шахматы?

Он сидит в одной сорочке с расстегнутым воротом, повесив пиджак на спинку стула, и внимательно слушает. Ламбертуччи всем своим видом выражает уважение к советской шахматной школе.

— Да им есть чем гордиться. Международная федерация пляшет под их дудку и слова поперек не скажет. И для них сейчас представляют угрозу только двое — Бобби Фишер и Хорхе Келлер.

— И угрозу эту приводят в исполнение, — вмешивается капитан, отхлебнув вина. — Эти юные бунтари, свободно мыслящие, ничем не скованные, играют в новые шахматы. Они несравненно изобретательней и заставляют старых динозавров отказываться от привычных, ритуальных ходов, от неспешной позиционной борьбы и выманивают их на неведомые тем просторы.

— Тем не менее, — заключает Ламбертуччи, — тон пока что задают они. Латыш Таль проиграл Ботвиннику, который год спустя сам потерпел поражение от армянина Петросяна. Все они русские. Советские, верней сказать. И чемпион мира сейчас Соколов: русские передают корону друг другу и больше никого к ней не подпускают. И Москва не хочет, чтобы такое положение изменилось.

Макс подносит стакан к губам, смотрит наружу. Под тростниковым навесом жена Ламбертуччи расстилает клетчатые скатерти, вставляет свечи в горлышки порожних бутылок в ожидании клиентов, появление которых в этот час маловероятно.

— И надо так понимать, — осторожно осведомляется Макс, — что шпионаж в этих делах — дело обычное?

Ламбертуччи сгоняет муху, присевшую ему на предплечье, почесывает старую абиссинскую татуировку.

— Самое обычное. Каждый матч — это такой клубок заговоров и интриг, что хоть кино про шпионов снимай… Игроков они прессуют крепко. Для советского человека выбор прост: победишь — получишь разнообразные привилегии, попадешь в элиту, а проиграешь — жди очень больших неприятностей. КГБ не прощает.

— Вспомни историю футболиста Стрельцова.

Бутылка вина успела обойти стол, покуда капитан и Ламбертуччи обсуждали случившееся со Стрельцовым: он, один из лучших в мире футболистов, игрок уровня Пеле, жестоко поплатился за отказ перейти из родного «Торпедо» в московское «Динамо» — команду КГБ. Его осудили по сфабрикованному обвинению и отправили в сибирский лагерь. Он вернулся через пять лет, но его футбольная карьера была сломана.

— Такими методами они действуют, — говорит Ламбертуччи. — И Соколова может постичь та же участь. За доской он кажется очень спокойным, но можно представить, что там у него внутри… Когда вокруг неотступно — все эти тренеры, секунданты, телохранители, когда тебе то и дело звонят из Кремля и Хрущев твердит, что социалистический рай надеется на него, и эти надежды нельзя не оправдать…

Тедеско согласно кивает:

— Истинное советское чудо, что они при всем этом умудряются еще хорошо играть в шахматы. И собираться в нужный момент.

— А как насчет всякого рода «грязной игры»? Без нее не обходится? — как можно более осторожно спрашивает Макс.

Тедеско криво усмехается, щуря свой единственный глаз:

— Помилуй, как можно? Как ты ее обойдешь? Они сызмальства приучены подстраивать замысловатые и сложные каверзы.

И начинает рассказывать о некоторых. На прошлом чемпионате мира в Маниле, когда Соколов встречался с Коэном, сотрудник советского посольства сидел в первом ряду и беспрестанно щелкал фотоаппаратом со «вспышкой», ослепляя израильтянина. На олимпиаде в Варне русские посадили в зал парапсихолога, который силой внушения мешал соперникам сосредоточиться. Еще уверяют, что секунданты Соколова, защищавшего свой титул в матче с югославом Монфиловичем, передавали своему подопечному указания вместе с йогуртами, которые тот ел во время партий.