Фрейд - Питер Гай

Несмотря на взаимные комплименты царствующего в психоанализе монарха и наследного принца, их спор по поводу сексуальности, грозящий расколом, не утихал никогда. Юнг проявлял сдержанность, тогда как Абрахам в последние месяцы работы в Бургхельцли оказался более восприимчивым к теории либидо Фрейда. Появившийся соперник вызвал ревность Юнга. Фрейд не скрывал от него, что увлекся Абрахамом потому, что тот «прямо обращается к проблеме сексуальности». Однако ревность и зависть были настолько сильны в характере Юнга, что он не давал себе труда скрывать их, не говоря уж о том, чтобы подавлять. В начале 1909 года он с обезоруживающей прямотой сообщил Ференци, чью статью Фрейд высоко оценил (что не всегда случалось со статьями самого Юнга), что он, Юнг, должен признаться в «постыдном чувстве зависти». И все-таки Юнг по-прежнему выражал свою безусловную преданность теориям Фрейда и свое не менее безусловное почитание его самого. Он признавал, что это почитание имело религиозно-восторженный оттенок, причем сей оттенок из-за своего неоспоримого эротического характера одновременно казался Юнгу отталкивающим и смешным. Начав исповедоваться, он не останавливался на полпути: это сильное отвращение к одержимости, похожей на религиозную, Юнг связывал с одним случаем из детства: «…мальчиком я подвергся гомосексуальным притязаниям со стороны человека, которого раньше почитал». Фрейд, который в то время размышлял над своими гомоэротическими чувствами к Флиссу, спокойно отреагировал на данное откровение. Религиозный перенос, заметил он с излишней самоуверенностью, может закончиться только отступничеством. Однако основатель психоанализа делал все возможное, чтобы противостоять такому переносу. Он убеждал Юнга: «…я неподходящий объект для культа», и со временем Юнг с этим согласится.

В своих письмах к Абрахаму, которые могут служить отрезвляющим комментарием к посланиям Юнгу, Фрейд открыто признавал особую пользу связей с Цюрихом. За три года, проведенные в Бургхельцли, Абрахам установил хорошие отношения с Юнгом, доброжелательным и в то же время резким, но не избавился от определенных опасений на его счет. После того как Абрахам стал самостоятельным и открыл практику в Берлине, он не упускал случая уколоть своего бывшего начальника, особенно при встречах на психоаналитических конгрессах. Фрейд, проповедовавший необходимость терпения и сотрудничества, считал довольно прохладное отношение Абрахама к Юнгу безвредной, почти неизбежной формой ревности, похожей на братскую. «Проявите терпимость, – наставлял он Абрахама в мае 1908 года, – и не забывайте, что вам гораздо легче, как еврею, принять психоанализ, нежели Юнгу, который, будучи христианином и сыном пастора, может найти путь ко мне, только преодолев сильное внутреннее сопротивление. Его приверженность тем более ценна. Возможно, одно лишь его появление спасло психоанализ от опасности превращения в национальное еврейское занятие». Фрейд был убежден, что до тех пор, пока мир воспринимает психоанализ как «еврейскую науку», нападки на его подрывающие основы идеи будут только множиться. «Мы были и остаемся евреями, – писал он примерно в это же время одной своей знакомой, – и остальные будут просто использовать нас, но никогда не поймут и не оценят». В знаменитом, исполненном горечи письме Абрахаму Фрейд выбрал, на его взгляд, самое австрийское и самое христианское имя, чтобы проиллюстрировать неприятности, которые несет с собой еврейство: «Можно не сомневаться, что если бы меня звали Оберхубер, то мои открытия встретили бы, несмотря ни на что, гораздо меньшее сопротивление».

С другой стороны, Фрейд открыто предостерегал Абрахама против того, что называл расовыми предрассудками. Именно потому, что они двое, а также Ференци в Будапеште, так хорошо понимали друг друга, подобные опасения должны отойти на второй план. Пусть сама их близость послужит предупреждением «…не игнорировать арийцев, которые по существу мне чужие». У него нет сомнений: «Как бы то ни было, наши арийские товарищи для нас незаменимы; в противном случае психоанализ стал бы жертвой антисемитизма». Стоит еще раз отметить, что, несмотря на потребность в сторонниках из числа неевреев, Фрейд не пытался манипулировать Юнгом, поддерживая его. Он гораздо лучше относился к Юнгу, чем Абрахам. В то же время основатель психоанализа не принижал ценность, как в профессиональном, так и в личном аспекте, того, что в те времена называли национальным родством – Rassenverwandtschaft, связывавшим его с Абрахамом. «Могу ли я сказать, что именно родственные еврейские черты привлекают меня к вам?» Доверительным тоном, как еврей еврею, Фрейд жаловался Абрахаму на скрытый антисемитизм швейцарцев и в качестве единственной действенной политики рекомендовал некоторое смирение: «Если мы, будучи евреями, хотим чего-то добиться, то должны проявить немного мазохизма», даже быть готовыми терпеть некоторую несправедливость. И еще он говорил Абрахаму, непроизвольно открывая свое полное невежество относительно еврейского мистицизма: «В целом для нас, евреев, это легче, поскольку мы лишены мистического элемента».

По мнению Фрейда, отсутствие этого элемента означает восприимчивость к науке, и это единственная позиция, подходящая для понимания его идей. Юнг, сын пастора, имел опасные симпатии к мистикам Востока и Запада, в чем, похоже, не отличался от многих других христиан. Для психоанализа гораздо лучше быть неверующим, как Фрейд, – независимо от национальности. Значение имело лишь признание психоанализа наукой, для открытий которой не имеют никакого значения религиозные корни тех, кто ею занимается. «Не должно быть разницы между арийской и еврейской наукой», – однажды заметил Фрейд в письме к Ференци. При этом мэтр был убежден, что «политические» реалии психоанализа обязательно требуют учитывать религиозные различия его сторонников, и изо всех сил старался набирать последователей как среди евреев, так и среди христиан. Фрейд привязал к себе Юнга отеческой любовью, а Абрахама общими «национальными» склонностями, никогда не забывая о деле. В 1908 году он одинаково интенсивно переписывался и с Абрахамом, и с Юнгом. Похоже, эта стратегия приносила успех.

Совершенно очевидно, что в тот период Фрейд нисколько не сомневался, что его «наследник» тверд в своей вере. Сам Юнг часто это повторял. «Вы можете быть абсолютно уверены, – писал он мэтру в 1907 году, – что я никогда не откажусь от вашей теории, такой важной для меня, – я слишком предан ей». Два года спустя он снова уверяет основателя психоанализа: «Не только теперь, но и в будущем не может случиться того, что с Флиссом». Если бы Фрейд решил воспользоваться изобретенной им техникой для анализа этой экспрессивной и неожиданной клятвы, то распознал бы угрозу приближения такой же развязки, как и с Флиссом.

Американская интерлюдия

В 1909 году, когда Юнг заявлял о своей непоколебимой верности, у Зигмунда Фрейда случилась нежданная передышка от его политических забот, причем, что еще более неожиданно, вдали от дома. В пятницу вечером 10 сентября он стоял в спортивном зале Университета Кларка в Вустере, штат Массачусетс, где ему предстояло получить звание доктора права honoris causa. Такая честь стала для Фрейда большим сюрпризом. У него имелась маленькая группа последователей в Вене, а недавно к ним прибавились сторонники в Цюрихе, Берлине, Будапеште, Лондоне и даже Нью-Йорке. Однако среди психиатров они представляли ничтожное, подвергаемое нападкам меньшинство.

Идеи основателя психоанализа по-прежнему оставались достоянием немногих, а большинству казались скандальными, но президент Университета Кларка Г. Стэнли Холл, который организовал церемонию присвоения Фрейду этого почетного звания, был предприимчивым психологом, не боявшимся полемики, а, наоборот, поощрявшим ее. Фрейд называл его тайным покровителем. Энтузиаст и свободно мыслящий человек, Холл много сделал для популяризации психологии, особенно детской, в Соединенных Штатах. В 1889 году его назначили первым президентом Университета Кларка, который благодаря щедрому финансированию стремился подражать Университету Джонса Хопкинса и по числу выпускников превзойти Гарвард. Это была идеальная должность для Холла, скорее неутомимого распространителя и защитника новых идей, чем кропотливого исследователя. Наблюдательный, честолюбивый и неизлечимо эклектичный, Холл как губка впитывал новые течения в психологии, приходящие из Европы. В 1889 году он привез швейцарца Огюста Фореля, бывшего директора психиатрической лечебницы Бургхельцли, чтобы тот прочитал лекции о новейших достижениях, и этот авторитетный специалист рассказал слушателям о работах Фрейда по исследованию истерии. В последующие годы новости психоанализа из Вены сообщали Холлу другие лекторы, а в 1904-м в своем объемном двухтомнике «Подростковый возраст» он несколько раз, причем с явным одобрением, упоминает пользовавшиеся дурной славой идеи основателя психоанализа о сексуальности. В рецензии на «Подростковый возраст» известный педагог и психолог Эдвард Л. Торндайк порицал необычную откровенность Холла и в частном порядке критиковал работу как «изобилующую ошибками, мастурбацией и Иисусом». Автора он, тоже приватно, вообще назвал безумцем.