Из берлинского гетто в новый мир - Мишкет Либерман

Барак оказался огромным, хорошо освещенным помещением, заполненным нарами. Соломенные матрасы, одеяла? все чистое, нары стояли тесно. В другом бараке? то же самое. Здесь и там на парах сидели пленные.

«Почему они не на работе?»? спросила я.

«Они больны. Некоторые из них постоянно больны. Те, кто распустился, кто боится холода, не хочет работать»,? объяснил мне Герберт К. Мы посетили амбулаторию. В маленькой приемной сидели два немецких врача и ели. Они смотрели неприветливо, отрешенно, будто едва воспринимали то, что происходило вокруг них. Они ели, и совсем неплохо. Выглядели эти господа весьма упитанными, разве что немного бледными. По-видимому, они избегали бывать на воздухе, чтобы не столкнуться с «простым народом». За все годы я ни разу не видела их у ворот. В отличие от советских врачей, которые на ветру, в любую погоду, в самую рань стояли там и отсылали обратно простуженных пленных, не разрешая им идти на работу.

Я вошла в кабинет врача. Немецкий фельдшер как раз перевязывал пациента. Другие пленные стояли рядом и ждали. Фельдшер меня поприветствовал глазами, улыбкой. Был пересменок. Обеденный перерыв, но времени поесть у него не было. Один за другим шли больные. Я стояла у двери, смотрела, как он работает, и ушла с чувством, что у этого немецкого пленного? его звали Гейнц Т.? на первом плане была забота о товарищах.

Территория оказалась очень большой. Герберт К. показывал мне, как много он здесь сделал. Возможно. Но мне бросилось в глаза, что он часто якал и говорил выспренне.

«Скажите мне, почему командиры рот приходят докладывать вам о выполнении норм? Ведь есть бюро учета».

«Чтобы я мог тут же сказать свое мнение. У меня должен быть порядок».

«Спасибо. Теперь я знаю, в чем дело. Не хочу вас больше задерживать. Соберите, пожалуйста, завтра вечером весь актив».

Главный инженер Якобсон

Я отправилась на тракторный завод. Спросила, как увидеть главного инженера. Меня послали в цех номер один. Издалека я вижу высокого солидного мужчину с седой копной волос, окруженного военнопленными. Подхожу к нему. Вежливо, почти что галантно он ведет меня в свое бюро. Это крохотная деревянная будка. Здесь еле-еле нашли место письменный стол и два стула. Садимся. Я спрашиваю его, как работают военнопленные.

«Отлично, если они работают по профессии. И в том случае, если это не отпетые нацисты. Нацисты тянут волынку, но мы быстро их обнаруживаем».

«И что с ними делают?»

«Или они меняют свое поведение, или мы отправляем их на строительство дорог».

Входит мастер, показывает ему какую-то деталь. Речь идет о миллиметрах. Когда мастер уходит, я спрашиваю дальше: «Я вижу здесь и грузчиков. Как работают они?»

«Стараются, хотят здесь работать. Здесь легче выполнить норму, чем, скажем, на стройке. Нам нужны специалисты, товарищ. Наши на фронте. Подумайте об этом, когда придет новая партия пленных».

«Непременно подумаю».

Мы беседуем еще несколько минут. Он спрашивает меня, есть ли у меня книги, которыми мы могли бы поменяться. Потом мы прощаемся, крепко пожав друг другу руки. Мы понравились друг другу. Мы встречаемся почти каждый день, когда я обхожу места работы военнопленных, ибо и здесь случаются конфликты.

Три недели спустя ранним утром в воскресенье? я охотно поспала бы подольше ? стук в мою дверь.

«Можно войти? Я жена Якобсона».

Вот те на. Что ей от меня нужно?? думаю я.

«Я хочу пригласить вас отведать наши беляши? пирожки по-татарски. Вы, наверное, никогда не ели. Извините, что я вас разбудила. Мой муж сказал, что вы рано уходите. Пожалуйста, приходите в два часа дня!»

Вчетвером сидим мы за столом. Вместе поедаем целую гору беляшей. Ничего подобного я никогда не ела! А может, тогда только так казалось? Есть и водка, сколько хочешь. И настоящий кофе? специально для меня. Я тронута. Не только тем, что мне предложили кофе. Якобсон симпатяга. А его жена умница, что пригласила меня.

«Навредить? это они могут»

Вскоре после моего визита на тракторный завод я решила отправиться на стройку. С полдороги вернулась. Подумала, что не стоит приходить туда незадолго до конца смены. Смысла нет. Занялась своими личными делами. Получила продовольствие на две недели и со свертками решила отправиться в свою комнату. Нагруженная, как ишак, я стояла перед управлением. Мне повезло. За рулем легковой машины, стоявшей у здания, сидел совсем молодой шофер. Он внимательно посмотрел на меня, на мои узелки и сказал: «Садитесь, бабушка. Я еду в город и возьму вас с собой». Он подвез меня к заводской гостинице, двухэтажному кирпичному дому. «Спасибо, сынок. Правда, ты назвал меня бабушкой, но ничего, ты все-таки славный парень». Слово «бабушка» задело меня. Неужели я уже выгляжу, как бабушка? Женщина остается женщиной.

Моя комната находилась на первом этаже. Она была большой, имела центральное отопление. Был и балкон. В ней стояли три железные кровати, платяной шкаф (вот хорошо!), шкаф для посуды и керосинка. В центре? большой четырехугольный стол, четыре стула. На стене репродуктор, который можно было выключить, если не хотелось слушать (тоже хорошо.) Умывальник, душевая в коридоре. Туалет, общий для мужчин и для женщин.

Я ничего не ела весь день и накинулась на хлеб, как самый неразумный пленный. Горячую воду дала мне дежурная по этажу, сахар у меня был. Чего мне недоставало, так это человека, того единственного, с которым я охотно разделила бы эту трапезу: мужа. Он воевал на каком-то фронте. Мы потеряли друг друга. Я попыталась прогнать печальные мысли. Задумалась над тем, что мне предстоит здесь делать. Ни до чего дельного не додумалась. Вскоре я заснула.

На следующий день отправилась на стройку. Военнопленные строили два цеха. Один был наполовину готов, другой только что начали строить. Прораба я застала в его деревянной каморке на краю стройплощадки. Человек среднего возраста, выглядит больным. Инвалид войны, судя по нашивкам. Я спросила у него, не болит ли у него что-нибудь. Слишком уж взгляд сердитый.

«Не спрашивайте! О болячках здесь забываешь. План я не выполняю! У меня только пленные, а они не хотят работать. Вот навредить? это они могут! Все время отлынивают, ищут местечко потеплее. Нет, немцы? народ, лишенный совести. Только немногие ведут себя честно. А вот выполнение норм, чтобы им записали, этого они хотят все. Так дело не может продолжаться. Скажите им это, пожалуйста».

«Это я сделаю. Можете быть уверены».

Охотнее всего я сказала бы им все, что я о них думаю тут же, на месте. Но смысла в этом не было бы никакого. Пленные меня еще не знают. Они подумают: откуда-то появляется баба и начинает нас, закаленных мужчин, учить, как работать. Я решила потолковать с ними позднее.