Из берлинского гетто в новый мир - Мишкет Либерман

«К вам, товарищ. Мы хотели бы посмотреть вашу стенную газету. Можно?»

«Пожалуйста».

Ребята накинулись, конечно, сразу же на карту, на которой фронт был обозначен маленькими флажками.

«Мы каждый день вносим в нее поправки,? объяснил нам дежурный.? Теперь фронт выглядит не так, как месяца два назад, верно? Теперь мы гоним немцев».

Большинство статей в стенгазете были посвящены Сталинграду. Глаза советского солдата сияли. Да и у моих антифашистов тоже. Они поняли: это поворот в войне.

«Госпожа Либерман, если бы у нас была информация, бумага и чем писать, мы бы тоже сделали такую газету»,? сказал Вальтер, когда мы снова оказались в блиндаже.

«Все это вам достану».

Мы стали обсуждать первый номер антифашистской стенной газеты.

«Только не все делайте сами, ребята. Подберите других, кто антифашистски настроен. Вы наверняка здесь не единственные. Вот и появится у вас новый актив».

Вошел Карл В.: «Вы звали меня?»

«Да. Садитесь. Кто вы по профессии?»

«Транспортник. Кабельный завод „Берлин-Обершпрее“.

«А в армии что вы делали?»

«Работал шофером в службе тыла».

«Если я не ошибаюсь, вы противник нацизма. С какого времени?»

«Не хочу выглядеть лучше, чем я есть. Дома я во многом верил нацистам. Но шофер много ездит. Я видел, как нацисты ведут себя на оккупированных территориях. Это свинство. Тут я сказал себе: хватит».

Нас прервали. Карла позвал к себе старший лейтенант.

После обеда наш блиндаж посетило много военнопленных. У каждого было что-нибудь на сердце. В такой ситуации важна каждая мелочь. Где могли помочь, помогали. Конечно, мы старались говорить на политические темы, говорить откровенно. Пришлось хорошо попотеть, прежде чем пленные стали понимать, что между большой политикой и личными делами есть связь. Вновь и вновь мы ставили им вопросы: кому полезен фашизм? Кому нужна война? Подумайте! Подумайте! Но вот думать-то и было им трудно. «Народ мыслителей» разучился думать.

Точно в девятнадцать часов я пошла на вечер. Я волновалась. О том, что сделали нацисты с культурой, знала только по слухам. Что это будет за представление? Все места были заняты. Многие стояли по стенам и в проходе. Я села на стул, который мне приготовили.

На сцену вышел конферансье, сначала он нес всякую чепуху, видимо, сам не знал, о чем говорил. Потом стал рассказывать неприличные анекдоты. С «бородой» и более новые. В зале хохотали? мне было противно. Свои анекдоты он чередовал с трюками, которые ему удавались неплохо. Он был профессиональным конферансье. А что его «искусство» принижало человека, он не понимал. Он не умел иначе. Да и от него не требовали ничего другого.

После него на сцену вышел гармонист. Он сыграл две народные песенки, затем стал наигрывать солдатские песни. Люди в зале подпевали ему с таким воодушевлением, как будто они вот-вот снова отправятся в поход. Я не знала, что делать. Еле-еле сдерживалась. Прекратить этот вечер? Сразу же? Позднее? Я обернулась, посмотрела на военнопленных. Они смотрели на меня. Как она будет реагировать, «эта комиссарша»? На сцене уже выступал иллюзионист.

Потом на подмостки прыгнул солдат и сказал, что он хотел бы спеть песню. Ему было около сорока. Он выглядел весьма солидно. Я думала, что теперь-то наконец будет предложено что-то приличное. Он затянул песню. Петь он не мог. Что за песня, я поняла не сразу. На второй строке мне стало тошно.

«Теперь конец!? резко прервала я его.? Вы просто свинья! И поете, как ворона! Эх вы! Что сказали бы ваши матери, ваши жены, если бы они вас слышали? Подчас я сомневаюсь, осталось ли в вас еще что-то человеческое». Я покинула зал. Вечер был прерван. Конферансье бежал за мной, как побитая собака.

«Подумайте-ка вы о том, как подготовить приличную программу. Мы вам поможем. Приходите завтра ко мне». Не торопясь, я шла по двору к антифашистскому блиндажу. Мне хотелось послушать, о чем говорят пленные друг с другом. Но они молчали. А мне так хотелось бы узнать, что происходит в их душе. Неужели они действительно таковы, какими я их увидела на этом вечере. А может, все же это не так?

По дороге в город я вновь и вновь обдумывала свои впечатления. На моих помощников я рассердилась. Они не должны были бы допускать такого свинства. Впрочем, может быть, им было не под силу подготовить что-либо поприличнее? Нет, Вальтер кое-что знал из классиков и других настоящих писателей. Да и среди военнопленных наверняка можно было бы найти кого-то, кто еще сохранил остатки культуры.

Но то, что произошло на следующее утро, примирило меня с ребятами. В блиндаже висела стенная газета с картой и флажками! Оба работали над ней всю ночь. В газете была всего одна статья. Ее написал Вальтер после вечера. Он поставил в ней много вопросов: Сталинград, приказ держаться до последнего, неизбежное поражение Гитлера, напрасная гибель сотен тысяч людей, их непозволительная покорность, презрение нацистов к людям, преступление против народов других стран и в конце просто варварство. Неплохо сделано, неплохие рисунки. Их нарисовал Франц. Я высказала ребятам, что думала об их газете. Они радовались, как дети. По существу, они и были детьми. Отнятое детство.

Дверь в наш блиндаж не закрывалась целый день. Солдаты осаждали стенгазету. Особенно большое впечатление производила карта с линией фронта. Повсюду они говорили только об этом. Многие приходили снова? с вопросами. Но лишь немногие с желанием сотрудничать. Кроме Карла В., антифашисты приняли еще двоих в актив. Теперь можно было уже говорить об активе в пять человек.

Ближе к вечеру ко мне пришел конферансье.

«Госпожа Либерман, мне хотелось бы извиниться перед вами за вчерашнее».

«Сколько вам лет?»

«Сорок».

«Вам все же было тридцать, когда пришли нацисты. Неужели вы ничего не знаете о немецкой культуре?»

«Солдаты не хотят этого слышать».

«Попробуйте и тогда сами увидите».

«У меня нет книг».

«Я принесу вам книги».

«Не думайте обо мне плохо, я не нацист, я артист и политикой не занимаюсь».

«А разве ваш вечер не имел отношения к политике? Подумайте еще раз о его программе. Потом приходите ко мне, поговорим».

В последующие два дня в лагерь поступали все новые и новые партии военнопленных, прямо с фронта. Я стояла у ворот и разглядывала их. Вид у них был очень несчастный. Грязные, замерзшие, трусливо озирающиеся, стояли они перед воротами и ждали, пока их впустят. А может быть, они ждали расстрела? Ведь этим как раз пугали их нацисты. Советский командир полка охраны и немецкий комендант лагеря работали рука об руку и очень четко. Новоприбывшие получали суп, хотя и жидкий. В обед еще кашу. Три раза в день горячая пища. Этого не получало и население Можайска. Новички отправлялись в баню, затем в теплые блиндажи. Постепенно они приходили в себя. Начиналось политическое размежевание. В большинстве своем они были еще заражены нацизмом. Но и среди таких попадались люди различного плана: отпетые и доступные для аргументов, тупые и умеющие думать, разумные, готовые поговорить о политике и интересующиеся только едой. Работать приходилось нам со всеми.