За гранью - Питер Робинсон

А если как раз Энни и делала Бэнкса несчастным? Он никогда не был искренним, рассказывая об их отношениях. Дженни была склонна приписывать это осторожности и скрытности, когда дело касалось его личной жизни и переживаний — впрочем, этим он не отличался от большинства мужчин, — но его смущение в такие минуты было, по всей видимости, совершенно искренним.

Дженни ничем не могла ему помочь. Она помнила, какое разочарование испытала она в прошлом году, когда Бэнкс, приняв ее приглашение отобедать, не смог прийти и даже не сразу позвонил. Дженни тогда ждала его в своем самом обольстительном шелковом одеянии, в духовом шкафу томилась duck à l’orange,[30] она была готова снова пойти на риск и ждала, ждала. Наконец он позвонил. Его вызвали на захват заложника. Конечно, причина была уважительная, но даже это не смогло утешить ее. После этого случая они вели себя более осмотрительно и никто не желал рисковать и договариваться о встрече из боязни, что намеченное может сорваться, но она по-прежнему волновалась за Бэнкса — в этом Дженни не могла себе не признаться, — она все еще любила его.

Пустынной равнине, казалось, не будет конца. «Ну как, черт возьми, можно жить в такой скучной глухомани?» — размышляла Дженни. И тут она увидела дорожный указатель с надписью: «Олдертхорп — ½ мили» — и поехала по ведущей под уклон немощеной дороге, надеясь, что никто не соберется двинуться на машине ей навстречу. Пространство проглядывалось на много миль — деревья в поле зрения легко можно пересчитать по пальцам, — и она без труда заметит каждого, кто выходит из деревушки, в которую она направлялась.

Этой полмили, казалось, не будет конца — она медленно ехала по грунтовой дороге. Наконец впереди показались несколько стоящих рядом домов и в открытое окно проник запах моря, хотя его было еще не видно. Проехав еще немного, Дженни свернула налево, на мощенную камнем улицу, по одной стороне которой стояли бунгало, а по другой — ряды типовых кирпичных домов. Она увидела небольшое почтовое отделение под одной крышей с магазином, где продавалось всё. На фасаде была укреплена веревка, на ней трепыхались на ветру газеты. Чуть поодаль стояли лавки зеленщика и мясника, приземистое здание молитвенного дома евангелистов и убогого вида паб с вывеской «Лорд Нельсон» — вот, пожалуй, и все.

Дженни остановила машину за голубым «ситроеном», припаркованным возле почтового отделения, и, выходя из машины, заметила, как во всех выходящих на дорогу окнах дернулись занавески — множество любопытных глаз уперлось ей в спину, когда она входила в дверь. Никто сюда не ходит — так, ей казалось, думали эти люди. — Что ей здесь надо? Дженни чувствовала себя, словно очутилась в одной из оживших старых сказок, в месте, где время остановилось, и от этого испытывала какое-то необъяснимое чувство, будто в реальном далеком мире о ней тоже все забыли. Глупость какая! — встряхнула Дженни головой, но все-таки чувствовала дрожь во всем теле, хотя вроде согрелась в машине.

Колокольчик над ее головой звякнул — она подумала, что последний посетитель переступал порог этого магазина еще до ее рождения, — увидела пирамиду жестянок с леденцами рядом с вешалкой для обувных шнурков, над ними — полку с готовыми лекарственными средствами. На этажерке были выставлены поздравительные открытки, рядом громоздились коробочки с полудюймовыми гвоздями и банки со сгущенным молоком без сахара. Пахло какой-то заплесневелой тухлятиной и одновременно фруктами — наверно, грушевым драже, предположила Дженни, — а проникающий с улицы тусклый свет, падая на прилавок, словно покрывал его скатертью из светлых и темных полос. В магазине было раздвижное окно, за которым располагалось почтовое отделение. Женщина в поношенном коричневом пальто около этого окна, как только Дженни переступила порог, пристально уставилась на нее. Почтмейстерша по другую сторону окна, оглядев посетителя с головы до ног, поправила очки. Обе дамы, похоже, уже всласть наговорились, и ни одна из них не имела ничего против, что их беседу прервали.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — обратилась к Дженни почтмейстерша.

— Не могли бы вы сказать, где находятся дома, в которых жили семейства Мюррей и Годвин, — попросила Дженни.

— А с чего вдруг они вам понадобились?

— Это связано с моей работой.

— Так вы репортер, из газеты, верно?

— Да нет, я судебный психолог.

Такой ответ заставил любопытную даму немедленно прекратить расспросы.

— Вам надо на Сперн-лейн. Перейдете через улицу — и вниз по низине к морю. Два последних дома. Мимо них не пройдете. Но там уже давно никто не живет.

— А вы не знаете, кто-нибудь из их детей проживает поблизости?

— Ни об одном из них ни слуху ни духу, после того как все случилось.

— А учительница, Морин Несбит?

— Она живет в Изингтоне. Здесь теперь нет школы.

— Большое вам спасибо.

Закрывая за собой дверь, Дженни слышала, как покупательница шептала:

— Судебный психолог? А на кой ей тогда дома?

— Осматривает достопримечательности, — пробормотала почтмейстерша. — Кладбищенский упырь, как и все прочие. Ладно, так что ты говорила про мужа Мэри Уоллис…

Дженни представила себе, что они скажут, когда сюда нагрянут толпы журналистов, а это непременно произойдет, причем весьма скоро. Такие места, как Олдертхорп, слава посещает нечасто, в большинстве случаев однажды за всю историю существования.

Она пересекла Хай-стрит, все еще чувствуя спиной чужие взгляды, и зашагала по тропинке, ведущей на восток к Северному морю. Несмотря на холодный ветер, безоблачное небо было ярко-синим и излучало такой слепящий свет, что Дженни надела солнцезащитные очки и вспыхнула от гнева, припомнив день, когда купила их на пирсе в Санта-Монике, где была с этим подлым прохвостом Рэнди.

На каждой стороне Сперн-лейн вблизи ее пересечения с главной улицей стояло по пять или шесть бунгало, но сразу за ними вдоль дороги тянулась полоса голой земли длиной не меньше пятидесяти ярдов. За ней Дженни увидела два грязных кирпичных дома с общей стеной, после них вдоль дороги тянулась такая же полоса голой земли. Эти дома стояли на отшибе от остальных в деревне, да и до нее самой еще нужно было добраться. Дженни представила себе, что происходило здесь девять лет назад, когда сюда нахлынули репортеры и телеоператоры. Ужас обрушился на жителей, как внезапно налетевшая эпидемия. Никто не мог понять, как такое могло происходить в деревушке, где все друг друга знали, многим после этого случая потребовалась психологическая помощь.

Подходя ближе к домам, она все яснее ощущала запах соли, который ветер доносил с моря, все отчетливее осознавала, что жуткое преступление произошло вон там, всего в нескольких ярдах от нее, за невысокими дюнами и порослью жесткой травы. Дженни читала, что деревни, стоявшие когда-то вдоль берега, поглотило море; песок находится в непрерывном движении, так что лет через десять-двадцать Олдертхорп тоже окажется под водой. Эта мысль показалась ей справедливой.

Дома были в таком состоянии, что уже не подлежали ремонту. В крышах зияли дыры, дверные и оконные проемы были забиты досками. Во многих местах на стенах были видны граффити, сделанные краской из баллончиков: «ГНИТЬ ВАМ В АДУ», «ВЕРНИТЕ КАЗНЬ ЧЕРЕЗ ПОВЕШЕНИЕ», были и простые, трогательные надписи: «КЭТЛИН, МЫ ТЕБЯ НЕ ЗАБУДЕМ». Дженни растрогалась, но чувствовала себя при этом, как если бы подглядывала за живущими в деревне людьми.

Сад зарос сорняками и кустарником, но она пробралась сквозь густые заросли и подошла вплотную к дому. Рассмотреть хоть что-нибудь было невозможно: доски, которыми были забиты двери и окна, плотно прилегали друг к другу. В этом доме, подумала Дженни, Люси Пэйн и ее братьев и сестер насиловали, унижали, мучили и пытали одному Богу известно сколько лет, пока смерть Кэтлин Мюррей не привела полицию к этой двери. Теперь, стоя перед развалинами, Дженни почувствовала разочарование; такое же чувство возникло у нее, когда она спустилась в подвал дома на Хилл-стрит. Она ничем не могла помочь или хотя бы объяснить творившийся здесь ужас.

Она постояла у забитой двери и пошла вокруг здания. Сад на заднем дворе зарос намного гуще, чем перед входом. Грязная провисшая бельевая веревка еще болталась между двумя ржавыми столбами в зарослях кустарника.

Повернувшись, чтобы идти обратно, Дженни споткнулась, подумала, о корень, но, когда раздвинула ветви и стебли, увидела игрушечного медвежонка. Он был таким истрепанным, грязным, словно пролежал здесь все девять лет, а до этого принадлежал кому-то из олдертхорпских детей, хотя Дженни была уверена, что это не так. Полиция должна была вывезти отсюда все, имеющее отношение к расследованию, значит, медвежонка принес кто-то из местных ребятишек — в подарок детям, которые жили здесь раньше. Когда она подняла мокрую игрушку, почувствовала, что из прорехи в спине медвежонка на руку переползают мелкие жучки. Дженни отбросила игрушку, брезгливо смахнула жучков и быстрым шагом направилась к деревне. Она еще раньше решила постучаться к ближайшим соседям Годвинов и Мюрреев, спросить о подробностях жизни преступных семейств, но женщины в магазине сообщили ей достаточно, чтобы она отправилась прямо в Изингтон — поговорить с Морин Несбит.