Меч и Крест - Лада Лузина

— Поехали ко мне.

— Я не могу, — промычала Маша, отворачиваясь и хватаясь глазами за совершенно не нужную ей сейчас Кирилловскую церковь.

Экскурсия уже ушла, исчез священник. На огороженной со стороны горы решеткой из пик церковной земле не было никого, кроме сумасшедшего Мити, сидевшего на корточках и, выпятив дряблые губы, разглядывавшего что-то в траве.

— Маша, — просительно протянул Мир, касаясь ее плеча.

— Мне нужно домой, — взмолилась она, отшатываясь от его прикосновения.

«Нет!!!»

От осознания: «Она сейчас уйдет» — у него чуть не лопнула голова!

«А если любовь?» — испуганно подумал он. И испугался еще больше, почувствовав, что готов стать на голову, сделать колесо, бегать вокруг нее, как вокруг елки, прижать, схватить и не отпускать — только бы она не исчезала сейчас никуда.

— Но мы же так ни в чем и не разобрались, — вкрадчиво обнял он ее снова. — Неужели ты бросишь меня в беде? — просительно сказал Мир Маше.

«Твоя любовь — твоя проблема!» — жестоко сказал он себе. Так же жестоко, как говорил это и другим.

Он, как никто, знал: все влюбленные — очумелые, докучливые эгоисты, воображающие, будто их любовь к тебе делает тебя их личной собственностью!

«Твоя любовь — твоя проблема!» — говорил он им, отсекая себя от их любви.

Ваша проблема, что вам хронически хочется меня видеть, а при виде меня тупо подкашиваются ноги и воспаляются мысли в голове, и оттого что она связана со мной, она аж никак не становится моей!

Но сейчас Мир разом понял всех баб, обрывавших его телефон в три ночи, угрожающих самоубийством, падавших на колени с криком «Не уходи… Я не могу жить без тебя!» И даже ту, совершенно сумасшедшую, писавшую ежедневные письма, присылавшую на дом нелепые цветы, устраивающую истерики его родителям, а в итоге забравшуюся в окно его спальни по водосточной трубе.

«Я даже повода тебе не давал! У нас ничего не было. Я тебе — никто!» — орал он, взбешенный ее неистребимыми попытками прорваться к нему любыми средствами.

Но она рвалась к нему, потому что он и был ею. В нем было больше ее, чем оставалось в ней самой. В нем была ее надежда и безнадежность, радость и кошмар, весь смысл ее ставшей бессмысленной жизни.

У него в руках было ее сердце, и она отчаянно рвалась его забрать! Но только будучи рядом с ним, близко-близко, бедняга чувствовала: ее сердце снова на месте.

Маша угрюмо отстранилась.

Сердце Мира упрямо выскользнуло из груди. Жизнь стала пуста и бессмысленна.

«Может, это грипп? — с надеждой дотронулся он до своего вспотевшего лба. — Или я схожу с ума?» — Даже это казалось ему предпочтительней.

— А разве сумасшедшим позволено гулять самим по себе? — спросила Маша Ковалева.

— О чем ты? — вскинулся он и, проследив за направлением ее глаз, хмуро отметил взглядом Митю.

— Давай подойдем к нему, — предложила она.

— Давай, — согласился он со вздохом. Снял каску и, вытащив из нагрудного кармана белый носовой платок, протянул его ей. — На, вытри лицо. — В его словах прозвучала капитуляция: «Все будет так, как ты скажешь. Так, как ты захочешь».

«Неужели это и есть любовь?! Полное безволие, мгновенная потеря всех жизненных ориентиров и кошмарное, унизительное чувство зависимости, как будто от тебя к ней тянется невидимая трубка с кислородом, и стоит ей отойти чуть дальше, ты дернешься и умрешь…»

«А чего, собственно, я должен сострадать тебе? Любовь — штука не более уважительная, чем чирей на заднице!» — вспомнил он еще один свой любимый перл.

Но следовало признать: даже чирей на заднице может доставить массу неприятных и крайне болезненных проблем.

При их приближении сумасшедший даже не поднял головы. Ковалева осторожно присела рядом с ним.

— Что там? — одобрительно спросила она. — Кузнечик?

Митя опасливо дотронулся двумя пальцами до земли, словно бы проверяя ее температуру.

— Это плохая земля, — серьезно сказал он. — Потому нас и поселили здесь. Раньше люди не жалели таких, как мы.

— Что? — сощурился Мир.

— Когда из Кирилловского монастыря сделали больницу, — напряженно объяснила ему Маша, — здесь были такие ужасные условия, что ее имя стало именем нарицательным. Киевское выражение «Загреметь в Кирилловку» означало попасть в беду. По большому счету, больных попросту свозили сюда умирать.

— Здесь злая земля. — Митя посмотрел на нее. И то, что он ненормальный, можно было понять по одному выражению глаз, голубых и не замутненных ни одной из земных забот, простодушных, как у животного. — Тот, кто построил этот дом, сам попался в него.

— Наверное, он имеет в виду инженера Геншвенда, — перевела Миру Маша. — Геншвенд строил новые павильоны для больницы. А в результате сам умер в сумасшедшем доме — в одном из тех павильонов, которые проектировал. Такая ирония судьбы.

— И как ты все это помнишь? — искренне поразился Мирослав.

Внезапно ему стало легче. Маша не собиралась уходить! И прислушавшись к заинтересованным интонациям ее голоса, его сердце немного успокоилось и временно вернулось обратно.

— Тебе тоже дядя Киря рассказывал? — простодушно спросил Машу Митя. — И про художника, который рисовал нас, а потом стал как мы… Рассказывал? — Он нетерпеливо дернул ее за рукав.

— Врубель? — Маша посмотрела на Мира.

— Он реставрировал фрески в Кирилловской церкви? — неуверенно продемонстрировал историческое образование тот.

— Да, — поощрительно закивала Маша. — Есть версия, что для фрески «Сошествие Святого Духа» на хорах Врубель делал эскизы апостолов с обитателей Кирилловки. А к концу жизни тоже сошел с ума. И кстати, ужасно боялся, что его поместят именно сюда.

— Естественно, раз здесь были такие ужасные условия.

— Нет, к тому времени условия были уже ничуть не хуже, чем в любой другой больнице.

— Ты просто кладезь, — восхищенно улыбнулся Мир.

— Похоже, не только я. — Ковалева перевела взгляд на подозрительного всезнайку, который мог бы проводить экскурсии в своем собственном своеобразном заведении.

— И наш врач, — радостно сообщил ей Митя, видимо, признав в ней идеальную собеседницу, понимающую его с полуслова. — Не дядя Киря, другой. Он тоже теперь такой. Потому что эта земля — злая!

— Потому что здесь лежит клад? — осторожно попыталась прощупать его Маша.

Тот закивал и произнес с детской важностью:

— Золото — это сила, а большая сила не может быть доброй.

— А ты знаешь, что здесь произошло?

— Да, — кивнул он опять.

— Здесь недавно погибла девушка, — деликатно начала Ковалева.