Закон Единорога - Владимир Свержин

Я отрицательно покачал головой.

– Нет.

Король удивленно поднял на меня глаза.

– Когда я говорю «мир», – продолжал я, – я имею в виду мир, а не западню. Вам придется дать королеве если не любовь, то спокойную жизнь. Вы напишете ей письмо, а я отвезу его туда, где она находится. При этом я буду вашим поручителем гарантии ее без опасности. И вы сами понимаете, ваше величество, что если не сдержите своего слова, то я буду вынужден появиться рядом с вами вновь, но уже не в качестве друга.

– Вы требуете от меня невозможного, – после долгого молчания мрачно произнес Филипп. – Я должен все обдумать.

– Сколько угодно, ваше величество, – вежливо отозвался я. – Тем более что вам необходимо отдохнуть.

На лестнице послышался топот, дверь скрипнула, в щель просунулась кудластая голова Бельруна.

– Вальдар, – начал было он.

– О! Входите, входите, барон! – радостно завопил скучающий от нашей большой политики Лис. Дверь распахнулась пошире, и Винсент Шадри, пошатываясь от усталости, вошел в комнату.

– Ваше величество, рад видеть вас в добром здравии, – поклонился он Королю. – Вы позволите?

Филипп Август, внимательно разглядывая своего недавнего спасителя, милостиво кивнул.

– Вальдар, – обратился он ко мне, – Лаура здесь, Деметриус остался с Эжени на мельнице… Она еще очень плоха. Сэнди спит в повозке. Не думаю, что его стоит будить. – Лис, возмущенный полнейшим игнорированием своей сенсационной реплики, поднялся со скамьи, где сидел все это время, и, уперев руки в бока, громко повторил:

– Господин барон, вам не кажется, что пора бы обмыть вашу новую корону, чтобы ее жемчужная нить не потускнела от времени? – Бельрун, который только сейчас, казалось, осознал услышанное, сделал удивленные глаза и недоуменно уставился на Лиса.

– Как – барон? – он перевел взгляд на меня и Филиппа Августа.

– Почему не граф?!

ГЛАВА 25

Плох тот аббат, который не желает стать кардиналом

Вопреки моим ожиданиям, наше пребывание в замке Мобрюк, сменившем теперь свое название на Бельрун, несколько затянулось. Необходимо было привести себя в порядок, отдохнуть перед дальней дорогой, подготовить возок, не приспособленный изначально для транспортировки принцесс. Кроме всего прочего, на нас лежала печальная обязанность похорон нашего друга… Эжени все эти дни пребывала в каком-то странном оцепенении, находя себе некоторое утешение лишь в том, что помогала Деметриусу ухаживать за ранеными при штурме замка солдатами. Почти все остальное время она проводила, сидя у могилы Люка…

– Может быть, ей лучше уехать куда-нибудь подальше отсюда, – вздохнул Бельрун, глядя на ее поникшую фигуру, – Но у меня как-то язык не поворачивается сказать об этом. Понятное дело, я не оставлю ее… Лишь бы она сама не извела себя, – печально завершил он.

– Время – лучший лекарь, сморозил я дежурную глупость, в душе отлично понимая, что в данном случае оно может быть только могильщиком…

Его величество, припертый к стене моими аргументами, нехотя был вынужден согласиться на предложенную сделку и теперь мелко мстил мне, напропалую любезничая с Лаурой. В ответ он получал милые кокетливые улыбки, ничего не значащий щебет и неиссякаемый поток славословий в мой адрес. Филипп мужественно вытерпел обстоятельное описание моих странствий и похождений, очевидно, являющихся вольным пересказом версий Лиса и Бельруна, а также захватывающее повествование о ее освобождении из плена Лейтонбурга. Последняя история была выслушана королем Франции с особенным вниманием, а при небрежном упоминании принцессой о трауре по случаю кончины императора Отгона II лицо его величества заметно просветлело. Через некоторое время, найдя меня во дворе и вдоволь налюбовавшись, как я дрессирую Сэнди, он с любезной улыбкой подошел ко мне.

– У вас чудесная невеста, – изысканно обратился ко мне Филипп Август. – Я искренне желаю вам, чтобы ваш брак оказался удачнее моего… Поверьте, я восхищен историей вашей любви!

– Никогда не подозревал, ваше величество, что вы любитель романтических историй, – вежливо кланяясь, иронично заметил я.

– Это верно, – король насмешливо улыбнулся. – Я люблю лишь те из них, которые заканчиваются смертью моего врага.

Наутро третьего дня замок опустел… Кроме Эжени, Деметриуса, раненых и трех солдат, оставленных для его охраны, в нем не осталось никого…

Бельрун с десятком солдат сопровождал его величество короля Франции, получившего от меня шифрованное послание в тамплиерское командорство, расположенное в Балансе. В пергаменте, данном мною королю, содержалось предписание всем тамплиерам, увидевшим этот документ, содействовать его величеству в возвращении престола Франции. Я же, в свою очередь, взяв на себя нелегкую миссию почтового голубя, вез в Тулузу блистательной королеве Элеоноре любовное письмо от ее мужа, в самых изысканных выражениях повествовавшее о его чудесном спасении из лап предателя Мобрюка, и о нежных чувствах, с которыми он ждет ее в Париже. Теперь это послание очень мило соседствовало в моей походной сумке с копиями писем королевы к Джону Плантагенету. Не удалось избежать и маленького казуса. Утром перед самым отъездом в мою комнату ворвалась разъяренная Лаура-Катарина и в самых решительных выражениях потребовала объяснить, как сочетаются мое тамплиер-ское звание комтура и намерение жениться на ней. Пришлось битый час успокаивать мою нареченную, рассказывая ей, что я являюсь фамильяром высшего посвящения в ранге, так сказать, «тайного советника» и не связан целибатом или какими-либо иными обетами.

Отдохнувший и отъевшийся король, вначале имевший жгучее желание разорвать барона Мобрюка четверкой диких коней, впоследствии сменил гнев на милость и принял мудрое решение обеспечить своему врагу такую же жизнь, какую тот хотел удостоить ему.

– Содержать Кретьена Мобрюка в клетке до конца его дней, на хлебе и воде! – сурово приказал король.

– Слушаюсь, ваше величество, – поклонился Бель-рун. – Он заслуживает такого наказания! Конечно-конечно, – добавил он, провожая взглядом дородную фигуру удаляющегося Филиппа. И мне почему-то подумалось, что по возвращении барона Шадри де Бель-руна в свой замок строгий режим его узника будет заменен на общий. С обитателями этого дома…

…Итак, по завершении всех дорожных сборов мы все-таки отправились в путь. Майский Лангедок! Южная Франция в самое прекрасное время года, когда все вокруг цветет, благоухает, зеленеет, стремится ввысь, к солнцу, к лазурному небу! Южная Франция, где улыбки на лицах крестьян, казалось, запечатлены навеки, а уныние и скорбь можно видеть лишь на каменных изваяниях христианских соборов, да и то скорее всего лишь потому, что послушный резцу скульптора камень не властен был изменить выраже ние своего лика.

Лангедок, где каждый второй – поэт, а каждый первый распевает песни каждого второго. Где, воткнув в землю палку, на следующий год можно застать в этом месте зеленеющее дерево. Земля, где трудно быть некрасивым, где кровь так горяча, что лишь вино из напоенного солнцем черного винограда отрезвляет горячие головы! Лангедок, благословенная земля, которую наверняка избрал бы Господь для своего пришествия, если бы решил обойтись без трагических сцен…

– Поглядите, как красиво кругом! – Лаура, высунувшись из крытого возка, повела рукой, словно демонстрируя розы собственного сада. – По-моему, здесь просто невозможно быть грустным, несчастным или одиноким!

Ее черные глаза с восторгом скользили по окрестным зеленеющим холмам, поросшим виноградниками. Встреченный нами конный отряд, охранявший приграничье, доброжелательно указал нам путь, и все шестеро воинов чуть ли не хором, перебивая друг друга, начали подробно разъяснять дорогу, не спуская восхищенных глаз с приветливо улыбающейся принцессы.

– Ну разве не прелесть! – оживленно щебетала моя несравненная Лаура-Катарина, требовательно глядя на меня. – Вальдар, ну что ты такой хмурый? Посмотри вокруг – это самый прекрасный край на свете! Я прошу тебя, улыбнись!

Я ласково взглянул на разрумянившуюся от прекрасного настроения и яркого солнца принцессу и улыбнулся. Не знаю почему, но душу мою не оставляло смутное беспокойство… Ибо открывавшийся перед моим взором край был слишком богат и красив, чтобы долго жить в спокойствии и мире. И хотя я возлагал большие надежды на договор с королем Филиппом, кому, как не мне, было знать, что армия голодных северных баронов, жадных до богатств Лангедока, уже рвалась вцепиться в горло этой дивной стране. Ненавистный для них Юг, где горожане, словно сеньоры, ходили в бархате и ели на серебре, где вольности были неслыханны, а нравы – веселы, был язвой для их алчного чрева. И кому, как не мне, было знать, чем это могло закончиться… Священный крестовый поход, объявленный папой Иннокентием III, чья одиозная фигура во многом инициировала неслыханные дотоле зверства под сенью святого креста, – вот что ждало в ближайшие годы, а то и месяцы этот цветущий край. Я глядел вослед шестерым всадникам, охраняющим границу, и понимал, что вряд ли кто-нибудь из этих молодых и пылких южан достигнет возраста седин. Не мог я восторгаться зеленью и красотой этих холмов, зная, что вскоре они могут окраситься кровью. Память услужливо открывала пожелтевшие страницы читанных в юности хроник альбигойской войны… Какой-то мерный монотонный голос глухо выговаривал страшные слова: «Казните всех! На небесах отберут своих!» И все были казнены.