Дарю, что помню - Евгений Весник

Объявлена посадка на наш рейс. Прямо из холла, застланного огромным ковром-паласом, входим в чрево нашего лайнера. Летим и, естественно, садимся… Шэннон. Денег – ни шиша. Выдадут только в Мехико. Наши «деньги» нигде никакие не деньги, а унижающие тебя фантики. За тонну этих фантиков не купишь и жвачку.

И вдруг: «Весник! Какими судьбами? Рад видеть!». Представитель «Аэрофлота» в Шэнноне! Отец родной! Благодетель! Кормилец! Приглашает к столу, угощает пивом, чуть-чуть крепительным. Заметил завидущие глаза двух народных артистов и нашей переводчицы – пригласил и их на «пир». И приятно и неловко. Но так как угощал «наш человек» и так как договорились встретиться в Москве (встретились, и я в грязь лицом не ударил – «отомстил»!), то сдюжили «унижение» и воспользовались широтой душевной и карманной «родного человека».

Девятичасовой перелет в Гавану. После Шэннона впечатление от аэропорта Гаваны – словно ты в унитазе! Грязь, вонь, солдат с автоматом (конечно, нашим автоматом!), развороченные потолки, духота, запрет выйти на воздух. Талон на 200 граммов подслащенной воды. В буфетах кое-что есть за большие доллары. Наши деньги, естественно, – пипи-факс!

Можно увлекать идеями, но столь же успешно отвращать от них бытом! Зачем Кубу – талантливую, красочную, легкомысленную – превращать в подобие нашего Крыжополя?

Через 2 часа 20 минут приземлились в аэропорту Мехико. Ура! Все обессилили: самолетик-птичка одна и та же – аж с Москвы; пассажиры – одни и те же. А вот летчики разные – один экипаж до Шэннона, другой до Гаваны, третий до Мехико.

Влетели в сказку. Завтра, 25 октября 1987 года, начну переводить эту сказку на наш язык и с упоением читать, читать ее…

Гостиница «Фонтан». Метро «Хидальго». Из моего окна видны на горизонте Кордильеры без снеговых шапок.

Под окном, во дворе гостиницы, строится дом – возводится первый этаж. Незадолго да нашего приезда Мексику очень сильно «тряхнуло» землетрясение. Поэтому идет интенсивное восстановление жилья. Во дворе гостиницы развалины 6-этажного дома быстро разобрали, оставили фундамент и воздвигают новый, теперь уж 8-этажный современный дом. Работы идут круглые сутки, владелец дома днюет и ночует на строительной площадке в маленьком спальном автоприцепе.

Нам выдали по 120 долларов на 17 дней – по 7 долларов в день. К большой радости нашей мощной дружины Малого театра посольские работники рекомендовали нам в течение дня два-три раза «пригубливать» – во избежание возможных отравлений водой и разными соблазнительными, манящими своим видом и запахами всякого рода яствами. Водка и спирт стоят буквально копейки. Творческие работники дружно двинулись в винные магазины и в аптеки, так как в последних спирт стоил еще меньше, чем «змии» в магазинах!

Я «приземлился» в первой попавшейся аптеке, спросил, понимают ли в ней русский язык? «Нет!» – «Дейч?» – «Нет». Тогда я пальцем показал на литровую бутылку с нашлепкой «Алкоголь, 96°» и попросил дать ее мне в руки. Многообещавший сосуд был пластмассовый, стоимость – смехотворная. Оставалось одно препятствие: питьевой ли этот спирт? Как спросить? Я сыграл настоящий этюд с воображаемыми предметами: как бы налил в стакан спирт и медленно выпил его, после чего сделал паузу и сыграл умирающего человека – скрестил руки на груди, закрыл глаза и тихонько напел похоронный марш. Потом снова выпил воображаемый стакан, захохотал, сплясал коротенький радостный танчик, остановился и произнес, вопросительно глядя на аптекаря: «А?»

Тот прекрасно понял сыгранную мною пантомиму: как и я, он выпил воображаемый стакан, стал приплясывать и хохотать, а затем снова, как бы выпив, сложил руки на груди, закрыл глаза и сказал: «Но».

Не задумываясь, приобрел два бутыля и, напевая «шумел камыш, деревья гнулись» (почему, не знаю), двинулся на улицу. В окне аптеки улыбался, приплясывал и махал мне рукой симпатичный дядечка.

Ночью снились разные сны. Началось с того, что я увидел себя заспиртованным в купленном сосуде, в костюме балетного премьера, но поющего арию Гремина из «Онегина». Потом пошло-поехало: на борцовском ковре, почему-то в цирке, появился огромный дядя в спортивном костюме с шутовским колпаком на голове, большим наклеенным носом и фальцетом прокричал: «Я перестройка! Начинайте барабанить!» Барабанщик начал аккомпанировать «Большому носу», который корчился, хрипел, кряхтел, снял с себя колпак, затем нос и, сопротивляясь невидимому противнику, уложил сам себя на лопатки. Затем вскочил, крикнул «туш» и своей левой рукой поднял свою же правую, победную! «Кого вы победили?» – спросил барабанщик, когда невидимый оркестр закончил играть туш. «Свои недостатки! – ответил фальцет. – Теперь я перестроился и совершенно стерильно чист!» Он почему-то очень быстро растаял, превратился в маленькую лужицу, которую выбежавший на манеж щеночек быстро вылакал, поднял ножку и…

Привезенные нами спектакли – «Вишневый сад» А. Чехова и «Иван» А. Кудрявцева – имеют успех. Перед каждым актом – объяснение на испанском языке предстоящих на сцене событий. Поэтому зрительный зал эмоционально ведет себя адекватно нашим русским залам, а в некоторых случаях зрительский прием даже активнее, особенно во время спектакля «Иван». Это объяснимо: на сцене – простые люди «от земли», с обаятельной, открытой русопятостью. Ну, а для реакции на всякого рода сценические интриги криминального или любовного порядка, на силовые сценические воздействия персонажей друг на друга нет языкового барьера. Какую светлую радость, какое торжественное чувство гордости за нашу театральную культуру испытываешь, когда по окончании спектакля зрительный зал стоя аплодирует тебе. Даже самые солидные зрители (очевидно, и официальные, и просто богатые) с восторженным выражением глаз не стесняются громко выкрикивать «браво!», «браво!» и часто – «спасыбо!» «спасыбо!». Ради таких мгновений не надо спешить стареть!

В номерах гостиницы в постоянно сменяемых прислугой сосудах – озонированная питьевая вода, чтобы избежать пользования водопроводной.

Заглянул в местный театр вместе с нашей переводчицей. Пустячковая современная комедия. Одна из сцен:

Дама кого-то ждет, нервничает, посматривает на часы. Наконец в глубине сцены появляется красавец-мужчина. Он протягивает в ее сторону руки и очень громко, буквально рыча, прокрикивает какой-то короткий текст. Затем подбегает к ней, бросается на колени и еще громче, в каком-то патологическом неистовстве, повторяет сказанное.

– Что он ей говорит? – спрашиваю у переводчицы.

– Ну, в общем, что он ее очень любит! – отвечает она.