Дарю, что помню - Евгений Весник

После спектакля за кулисы под ручки привели старенькую, очень бодрую и симпатичную зрительницу, оказавшуюся русской эмигранткой, покинувшей Россию сразу после «окаянных дней». Лет ей было, на глазок, ну о-о-очень много! Глядя на меня в старинный бинокль-лорнет, представилась:

– Я – Наташа из Мытищ. Головины мы. У нас свои дома и лабазы были. – Она говорила с легким акцентом, то ли испанским, то ли английским, а скорее всего, и с тем и другим. – Мне через три месяца 90 лет. Да… да… Никогда не думала, что увижу на сцене частичку России, и так растрогаюсь, ну прямо до слез. Спасибо Вам. Вы так играли! Вы покорили меня! Да и всех. Благодарю. Я и предположить не могла, что советские генералы одеты ну совсем как белогвардейцы. Ах, как Вы играли! Вы меня привели в экстаз…

– Мадам, – я стеснительно поклонился, – для меня это высший комплимент!

– В духовный, – засмеялась Наташа из Мытищ. – В духовный! А Вы знаете, я с Вертинским целовалась. – И она напела какую-то неизвестную мне мелодию, затем игриво засмеялась и добавила: – Он такой большой и очень милый. Скажите, а Колчак жив?

На этот ее последний вопрос никто не мог ответить, и поэтому он как бы повис в воздухе.

– Натали, пора домой! – сказал вошедший мужчина, выглядевший лет на тридцать моложе Натали.

– Мой муж, – представила вошедшего гостья, – тоже русский. Да хранит Бог Ваш театр.

Пребывание в одной из уютных, среднего шика и блеска гостиниц города Гуанахуато подарило мне знакомство и весьма содержательное общение со швейцаром при входе – мужчиной 65 лет, ацтеком, со смуглым мужественным лицом, добрейшим выражением глаз и атлетическим телосложением.

В холле гостиницы на полукруглом, приставленном к стене диване круглосуточно – за исключением промежутка между тремя часами ночи и семью утра – восседали за чашечками кофе, бутылочками воды и даже бокалами вина переводчики практически со всех ходовых в мире языков на испанский: человек 5–6, не более, но владевших, как минимум, 3–4 языками каждый! Обращение постояльцев к швейцару или к находившемуся недалеко администратору отеля тотчас же переводилось, и диалог разноязычных элегантно переходил в диалог понимающих друг друга собеседников.

Моя дружба со швейцаром началась с того, что он научил меня устанавливать на ручных электронных часах, впервые мною приобретенных, обозначение года, месяца, дня и времени. Ну, как отблагодарить за урок? Конечно, посредством приглашения к стойке бармена.

– Два по сто водки, бутылка пива, орешки, – сказал я и тут же был переведен на испанский. Глянув на переводчика, добавил: – Три по сто.

Переводчик отрицательно замотал головой и с ужасом в глазах почти на чистом русском отреагировал:

– Нет, нет! Что вы! Это много. Мы не можно так много. Половинка. Швейцар может – он из степей, из пустыни, там крепкий мужчина. Мне пятьдесят грамм.

– Хорошо! А бармен тоже из степей?

– О, да, да!

– Значит так. Пусть даст нам бутылку водки, а там видно будет…

За разговорами бутылка была опустошена, орешки съедены, но самое примечательное – переводчик в пылу своей культуртрегерской миссии и не заметил, как в деле опустошения сосуда принимал участие на совершенно равнопраммной с нами основе и – ничего! Все было нормально! Когда в конце нашей беседы я спросил, не из степей ли и он тоже, он ответил, что родился на самом краешке пустыни. А диалоги наши были заслуживающими того, чтобы их привести, тем более что они сохранились на моем диктофоне.

Швейцар. М-да-а-а… Наделало беды землетрясение. Но ничего, народ наш трудолюбивый, все поправит, все восстановит. Часто слышу: «Мир спасет красота!» Нет. Мир спасет, нет-нет, не Бог, а труд и справедливость.

Я. А что такое справедливость?

Швейцар. Люби ближнего – вот тебе и справедливость. Помогай другому.

Я. Что самое-самое лучшее в нашей жизни?

Швейцар. Сказки.

Я. А самое-самое плохое?

Швейцар. Смерть.

Я. Самый плохой человек?

Швейцар. Безбожник.

Я. А самый лучший?

Швейцар. Умеющий радоваться успехам других людей.

Я. Самый красивый?

Швейцар. Самый добрый. Он может быть внешне даже уродом.

Я. Самый некрасивый?

Швейцар. Самый жадный. Он может быть внешне очень симпатичным.

Я. Любимое занятие?

Швейцар. Вспоминать все хорошее!

Я. Самое нелюбимое занятие?

Швейцар. Ругать людей! И еще… смотреться в зеркало! Там видишь не то, что о тебе говорят, или не то, что хотелось бы видеть.

Я. Самое-самое трудное?

Швейцар. Самое трудное распознать честную, порядочную женщину. Это так же трудно, как на глаз определить вкус груши.

Я. А самое легкое?

Швейцар. Ничего не делать и стать бедным.

Я. Наших из Малого театра уже всех узнаете?

Швейцар. О! Да, да. Легко узнаю…

Я. Нравятся Вам наши люди?

Швейцар. И да, и нет. Нравятся потому, что, в отличие от всех туристов, они тихие, скромные, послушные. Не нравятся своей скованностью, необщительностью, бедностью, стадностью.

(В вестибюле отеля появилась группа наших вспотевших от жары и утомленных артистов – человек 7–8 с авоськами в руках, туго набитыми самой для нас доступной по ценам зеленью и фруктами. Швейцар приветливо поклонился вошедшим, легонько тронул меня локотком и вслед ушедшим прошептал сочувственно: «Папуасы!» – что не требовало вмешательства переводчика, родившегося на границе пустыни с цивилизацией.)

Я. Кто Ваш любимый герой?

Швейцар. Панчо Вилья. Он мой земляк! (Готовясь к поездке, я заглядывал в кое-какие справочники и в энциклопедию, поэтому надобности спрашивать, кто это, не было, так как знал, что Панчо Вилья (настоящее имя Доротео Аранго (1877–1923 гг.) руководил народным движением в период Мексиканской революции 1910–1917 гт.) О! Это человек! Он был настолько популярен в народе, любим и почитаем, что мог бы стать самым-самым главным в Мексике, ну, президентом даже. Но узнав, что президент должен быть в курсе всех и всяких дел, отвечать за все и вся в стране, отказался от всех чинов и должностей, сказав: «О! Это не моего ума занятие! Не потяну». Это человек! Сейчас политики друг друга унижают и каждый убеждает страну, что он – лучший из лучших, что он, только он все знает и понимает. А Вилья – «не потяну»! Молодец! А еще… жену люблю и ненавижу. Она у меня портниха, хорошо зарабатывает, всем хороша, но любит выпить и… Не знаю, но Вам скажу по секрету, по-моему, один из трех сыновей, черт его знает, может, я и не прав, но… иногда думаю… не мой. О-о-о! Тогда ненавижу ее, но убить не могу. Люблю!