Дорогой папочка! Ф. И. Шаляпин и его дети - Юрий А. Пономаренко

я больше жить не могу!» Он очень всех нас любил, даже не только своих детей – всех! Был так с ними добр, делал подарки, ласкал, – вот Даську свою младшую вообще затискал – и она страдала от бесконечных его ласк.

Папа очень любил гостей и застолья, обожал вкусно поесть. Ведь когда он ездил в Америку, то мама ему всё готовила сама, они снимали квартиру с кухней. А в Париже у нас был повар самый лучший – Павлуша Микадзе, или, как его называли французы, «мсье Поль». Кстати, на конкурсах поваров, устраиваемых ежегодно, он всегда занимал первое место. Павлуша, между прочим, учился готовить у Катеньки. Это княгиня Долгорукова, она после убийства Александра II переехала со всей челядью в Ниццу, и Павлуша Микадзе был у них учеником-поварёнком. Прожил в нашей семье почти 30 лет, его жена француженка тоже жила у нас, и папа пел у них на свадьбе… Гостей у нас всегда было много.

* * *

В 1938 году я была в Неаполе, когда получила телеграмму от сестры: «Срочно приезжай». А из Рима в Париж самолёты летали 3 раза в неделю, я прождала целый день, купила любимую папой пармскую ветчину (окорок) и вылетела в Париж. Выхожу из аэропорта, отдаю паспорт, а чиновник мне говорит, посмотрев на меня: «Вы, случайно, не родственница этого господина?» И показывает газету, а там на первой полосе огромными буквами: «Шаляпин из морт». Я села на тумбу с этим окороком… разрыдалась, какой-то офицер повёз меня домой… Я вошла, папа лежал такой худой, вокруг цветы и большой рахманиновский крест из белой сирени. Очень много было маленьких букетиков васильков, которые так обожал папа.

Каждая дочка считает своего отца лучшим, это так, но мой папа был действительно удивительным человеком. Я помню его красивым, и внешне, и внутренне. Он не позволял себе никакой распущенности – ни в словах, ни в обращении с людьми, ни в одежде. На нас, детей, никогда голос не повышал, буйства чувств ему хватало на сцене, а дома он отдыхал душой. Он был домашним и очень тихим, уютным. Он редко нам делал замечания, а если делал, то чувствовал себя виноватым. При этом мне его было всегда жалко. Хотя бывало, что он вспыхивал по какому-нибудь пустяку, а потом быстро и отходил…

Я вот хочу успеть сделать главное, что осталось в моей жизни. Это же невозможно, что папу разлучили с мамой. Надо вернуть и маму на родину. Всем, кто это сделал, я прощаю, потому что они мои братья и сёстры, хотя и от Иолы Игнатьевны. Мою маму они любили, живя за границей, хотя и ревновали папу к ней. И вот после смерти они разделили их. Я хочу устроить как-нибудь, если мне удастся, чтобы и маму туда перевезли. Я чувствую, что они не должны быть разделены. Ведь папа и недели не мог без неё быть на гастролях, всё спрашивал, где мать. «Маша, приезжай» и т. д. Вот, вспоминаю, пошли с папой грибы собирать. Он говорит: «Ах, как чудно! Я свободен, матери нет, и она меня не ругает, что я сахар кушаю…» А через два дня спрашивает: «Где мать?» И давай ей звонить… Он был счастлив с ней. И первая его жена Иола Игнатьевна тоже была прекрасным человеком. Он её уважал и любил, но мама была его двойником! Их нельзя разделять…

* * *

Я напомнил Марине о её встрече с королём Англии Эдуардом VIII, который, правда, тогда ещё был принцем Уэльским и королём не был.

О! Да, Анджела, я тебе об этом ещё не рассказывала… Когда же это было? По-моему, когда я стала “Мисс Россия”…

– Нет, Марина Фёдоровна, это позднее было, в 1934 г.

– Мы с Даськой, когда узнали, что к нам приедет принц, – а это было летом, на море, у басков… Мы чуть с ума не сошли!!! Папа предупредил, что с ним будут и важные именитые гости, чтоб мы соответствовали… Я же танцевала с принцем! А его мадам, такая красавица, как и он, поджарая, стройная и такая элегантная…

* * *

Я расспрашивал Марину о её девических мечтах; наверняка, она тоже неплохо пела и мечтала о театре. Она сказала:

Конечно, вращаясь в кругу отцовских знакомых, старалась… Мне говорили, что я неплохо пою, но я этого страшно стеснялась, особенно если слышал отец. В 14 лет я была с отцом в Австралии. Там мы, девчонки, с Марфушей и Даськой и совсем взрослой Стеллой отрывались по полной. Отец старался нас увлечь игрой в гольф, к чему я особенно не стремилась. Мне более нравились танцы и кино, откуда мы и не вылазили. Даська тогда вовсю училась игре на скрипке и мечтала быть скрипачкой, на что отец и мать ей говорили, что скрипачей-то в мире вообще один-два, так что это огромный труд, и нужно дар особый иметь. Марфуша-то, как правильно её папуля называл «Вятской мужичкой» – та более мечтала о животных, ей нравились фермы, говорила, что приедет сюда после замужества и будет «пахать».

«А как дело обстояло с карманными деньгами?» – спросил я. «Ну, этим папа не занимался, этим мамуля занималась, а папа тоже был на её попечении. Мама давала некую сумму нам, детям, на расходы, но я всё быстро тратила. Помню, как-то порвала чулки, а денег нет. Мама строга была с нами, и я не решилась просить, пошла к отцу. Он быстро понял и дал мне кредит, но сделал, видимо, мамуле выговор, а та, естественно, мне! Более я у отца никогда ничего не просила. Когда я училась в Нью-Йорке в Академии дизайна, у меня в жизни был один кошмарный эпизод. Там такие порядки: если опоздаешь – плати $10 или приезжай в выходные и сиди полдня. Так вот я всегда отсиживала все субботы, потому что нельзя было сказать маме, что у тебя штрафы какие-то или долги – Боже упаси!

Я спрашиваю Марину Фёдоровну, как папа готовил вас, девчонок, к взрослой жизни.

О, тут папа был мастер, нас он старался везде, как мог, брать с собой и в гастрольные поездки, и на отдых тем более. Мы с ним часто бывали и на разных фестивалях, вот в Зальцбург почти ежегодно ездили, а там и на карнавалы, и на танцы – папа хорошо танцевал…

Действительно, пресса писала