Кто кого предал - Галина Сапожникова

Я считаю, что Литва не была готова к независимости. Ее туда втащили.

— Каким образом вы стали телеведущим?

— В Москве было принято решение отправить в ЦК всех республик, в том числе и Литвы, национальные кадры, которые работали в различных центральных союзных ведомствах. Чаще всего в силовых: в КГБ, в Министерстве обороны — то есть людей проверенных. В Литву был откомандирован начальник политотдела Байконура генерал Науджюнас, он начал набирать людей, чтобы помочь местным коммунистам национальными кадрами. Порекомендовали ему и меня. Мои тогдашние колебания на тему — идти по течению или против — уже почти закончились. Я определился, что с Ландсбергисом мне не по пути. Меня назначили сначала консультантом, а потом и заведующим организационным отделом в ЦК Компартии Литвы. И когда у Ландсбергиса отобрали телевидение, встал вопрос — кто первый выйдет в эфир?

Литовец по происхождению, американский капитан «зеленых беретов» Андрюс Эйва приложил немало усилий для того, чтобы организовать в Литве события 1991 года и направить ее по нужному США пути. Фото из архива Э. Касперавичюса.

Никаких замашек «телезвезды» у меня не было. Сообщил мне об этом заведующий идеологическим отделом ЦК Юозас Ермалавичюс. Зашел и сказал: «Считаем, что ты должен стать ведущим программы».

Январские дни 1991 года мне вспоминаются, как какое-то сумасшествие. И люди все были нереальными. Я даже задумывался о том, не было ли применено психотропное оружие, — но потом отбросил эту мысль. Идешь как будто пьяный, хоть ничего и не пил. Около полуночи стал слышен гул машин, я вышел на улицу и встретил знакомого сотрудника штаба гражданской обороны. Он мне и сообщил, что уже есть жертвы. Я, полковник Советской армии, не поверил, что люди погибли от пуль солдат, потому что знал, как воспитывали советских людей. Я знал, что этого просто не могло быть! И мне почему-то кажется, что об этом прекрасно знал и Буткявичюс, поэтому и говорил толпе: не волнуйтесь, в вас стрелять не будут… И не только я — никто вокруг меня не верил, что танкисты могли давить мирных людей, как об этом рассказывали. А сейчас я не только не верю — я в этом убежден.

Когда уже после взятия телецентра под контроль военных мы зашли на телестудию, то увидели, что работать невозможно, все выдрано с корнем. Это все свалили на «Альфу» и на десантников, хотя на самом деле раскурочили там все уходящие литовские телевизионщики — есть у меня их признание о том, как они выдрали оборудование с потрохами, чтобы не отдавать «врагу». Четыре дня понадобилось на то, чтобы все восстановить.

— Как к вашему телеопыту отнеслась семья?

— Как раз в день моего первого эфира хоронили погибших. Я отвел в сторонку брата — он был мой оппонент и, как и вся родня, считал, что я просто чокнутый, — и сказал, что сегодня выйду в эфир. Он меня чуть не побил… Я волновался, очень сильно волновался. Но никакого колебания насчет того, прочесть текст или не прочесть, у меня не было. Потому что я был убежден на сто процентов, что это справедливо.

— Вас узнавали на улицах?

— Да, каждая собака. Отношение было очень разным. Кричать в спину «Юдас» (по-литовски — Иуда. — Г. С.) стали чуть ли не на второй день. И назвали это телевидение «каспервидением». Это игра слов, которую могут понять только литовцы. Моя фамилия Касперавичюс, а по-литовски «кас» означает «что», а «пер» — «за». И получилось издевательски: «Что за видение?» Но те люди, которые были против выхода Литвы из СССР, меня воспринимали героем. Большинство, впрочем, ко всему относилось нейтрально. Я много ездил по Литве, встречался с родственниками, никто никаких вопросов не задавал.

— Вы покинули Литву, потому что предполагали, что вас будут преследовать?

— Я уехал в ночь, когда в Москве совершился путч, не зная еще, что происходит. Дело в том, что меня отправили на 10 месяцев на учебу в Пекин. Так что уезжал я сам, ни от кого не скрываясь.

— Вы чувствовали, что никогда больше домой не вернетесь?

— Я потом не раз вспоминал, как в последний раз отвозил в деревню маму. Время было к вечеру, в дом заходить не стал, обнял ее, сел в машину и махнул в Вильнюс. А рано утром поехал в Москву. А на сердце скребло — как будто я ее больше не увижу. Так и вышло: дом сгорел, мама умерла — все без меня.

Попрощаться с родной матерью Эдмундасу Касперавичюсу так и не дали — будучи литовцем, он ни разу больше не смог приехать на родину. Фото из архива Э. Касперавичюса.

Я постоянно был на связи, знал, что у нее рак, она мучилась, все понимали, что она умрет, но не знали, в какой конкретно день. Я спрашивал совета своих друзей: может, мне все-таки под другой фамилией съездить в Литву похоронить маму? Мне сказали — можешь, конечно, попробовать, но если тебя там возьмут, мы тебя оттуда не вытащим. В одной из своих книг я опубликовал свое последнее ей письмо: «Здравствуй, мама! Это Твой сын Эдмундас. Снова пишу Тебе письмо. 16 апреля я слышал Тебя в последний раз. Ты меня не слышала, но сказала мне: «Прощаюсь».

Не хотел и не хочу верить, что это были Твои последние обращенные ко мне слова. Сегодня я узнал, что Тебе стало хуже, поэтому спешу сказать: Я горжусь, что у меня такая мама. Знаю, что Ты радовалась, когда люди меня хвалили. Знаю, что Ты переживала, когда люди меня хаяли. Но всегда верила, что выращенный Тобою сын не может нести зла другим».

— Как вы узнали о том, что вас разыскивает литовская прокуратура?

— Литовцы по линии правовых органов послали в Китай запрос. Это был 1992 год. А в июне 1991-го, за пару месяцев до путча, в Вильнюс приезжали два китайца из ЦК компартии Китая — посмотреть, отделится Литва от Союза или нет? И меня, как заведующего орготделом, да еще знающего китайский язык, к ним прикрепили. Я их двое суток возил по республике, и они в знак благодарности дали мне свои визитки. И когда я попал в Китай, я им позвонил. Тут же примчались оба, хотя были большие начальники, и установили надо мной шефство. Они мне и рассказали, что на меня пришел запрос. Но китайская сторона ответила, что у них в стране такого человека нет.

Я прожил там всего пять месяцев, как вдруг не стало Советского Союза. Всем, кроме россиян, — грузину, казаху, киргизу, литовцу — объявили, что Москва за их учебу больше платить не будет. Я должен был уехать из Китая 1 января 1992 года, но куда? В Литву возвращаться было нельзя. И в Москве тоже делать было нечего. И тогда китайская сторона пошла навстречу нацменьшинствам и стала выдавать нам на питание по 350 юаней. На это можно было прожить. Все остались продолжить учебу. Потом все разъехались по домам, а я, полковник Советской армии, остался за рубежом в самоволке. Возвращаться мне было некуда. Так я застрял в Китае на целых 25 лет. Прежняя семья распалась, родилась новая. Растет теперь в Пекине полулитовочка-полукитаянка — дочка Юлите, — как продолжение моей истории.