Закон Долга. Болото - Гюрза Левантская

этого трусливого действия удерживало только то, что она не знала причин такого решения командира. Почему именно сейчас? Вряд ли он хочет от неё избавиться. В её выздоровление вложено столько заботы, что с трудом верится, что вот так возьмут и выкинут на улицу. Скорее всего, ему известно что-то, что неизвестно ей. Он искренне верит, что для неё так будет лучше, и не предполагает, что это путешествие может оказаться смертельным. Из неё путник…

Может, рассказать? Ага. И застрять здесь ещё на неопределённый срок в виде нахлебника, пока вышестоящее руководство не заинтересуется, что она тут делает, и не примет собственных решений на её счёт. И опять по новому кругу объяснять, что ты не верблюд. Если дадут высказаться.

Так что идти надо, пока дают. Эх, прощайте, мечты о беззаботной прогулочке по весеннему лесу. Но как идти? Это тебе не в парк с лыжами сходить. Куда? Как далеко? Страшно. Зимний лес — это загадка, полная опасностей. Незнакомых опасностей.

«Так. Всё. Хватит себя накручивать. Зададим себе вопрос: это страшнее обвала? Страшнее, чем стоять у столба в ожидании плети? Вот-вот. Всё познаётся в сравнении. Руки есть. Ноги есть. И главное — голова ещё на месте. Случай, удача, собственные поступки: свободной стать сумела. Нельзя допустить, чтобы всё было напрасно. А значит, осталось только сделать всё правильно. И начать с простых шагов. Когда придёт начальник, надо поднять голову. И опустить. Ты же способна просто кивнуть головой, да?»

— Старший, разрешите войти.

В дверях стоял Ринни-то.

— Входи.

— Старший, это правда? Вы хотите проводить её с наших земель?

Новости в маленьком поселении разносятся быстро. Мальчик стоял по стойке «смирно» и смотрел на него требовательно, с непередаваемой болью. Он сильно изменился последнее время. Забота о матери и новорождённой сестре, роль мужчины в доме, дружба с человеческой рабыней, пребывание на грани смерти. Всё это по отдельности и вместе взятое закалило его характер и заставило морально повзрослеть. Другой дайна-ви на месте начальника, скорее всего, почувствовал бы удовлетворение — ещё один полноценный член их вечно борющегося за жизнь общества, но Лэтте-ри чувствовал только досаду. Ещё одно безвременно загубленное детство.

Ринни-то ждал ответа, вытянувшись, как пламя свечки, и дрожа, как последний листочек на ветке.

— Да, хочу.

— Но, она же не выживет! Старший, она же…

— Послушай меня. Снять цепь — ещё не значит дать свободу. Она не с небес упала в наши леса. Ищет родных. И остаётся сейчас здесь только потому, что не знает, как уйти. Я никого не выгоняю. Она нам обоим спасла жизни. Двери наших домов никогда не затворятся перед ней, если захочет остаться. Но решить должна сама. Имея выбор. Это свобода. В противном случае — плен без кандалов.

— Я… я понимаю, но… куда она пойдёт? Зима. И люди… С её обычаем, как её примут? Она же не говорит на всеобщем!

— Именно сейчас. Людские правила о Покрове зимы защитят её до тех пор, пока она не сможет найти с ними общий язык. А она сможет. Даже у нас смогла. И не волнуйся о припасах. Я уже позаботился об этом.

— А как же…

— Она бежала, не имея ничего. Значит, это стоило риска.

Ринни-то сцепил кулаки, прикусывая губу до красных отметин. А Лэтте-ри смотрел на него и вспоминал себя в том же возрасте. Если бы на его месте сейчас был его наставник или кто-то из старших учителей, они бы спокойно смотрели на эти внутренние муки. Результат же, каким бы он ни был, использовали для выработки у мальчишки стойкости к эмоциям и силы воли. Ему всегда претили подобные уроки. Он очень хорошо помнил, чего на самом деле хочется в такие моменты. Может, стоит…

Он подошёл, встал перед мальчиком на колено и, положив руки ему на плечи, произнёс:

— Рин. Я никому не скажу.

Это неожиданное сочувствие стало последней каплей, и Ринни-то разрыдался. Он тщетно старался сдерживаться, но, видя, что его не останавливают, позволил со слезами уйти всему напряжению последних месяцев. Когда он успокоился, Лэтте-ри увидел, что поступил правильно. Лицо мальчика было полно решимости и внутреннего спокойствия. Нет, учителя не ошибаются, просто он всегда знал, что есть и другой путь.

— Старший, могу… могу я проводить?

— Через четыре дня у Ворот.

Оба знали, что женщина не останется.

Командир не появлялся в лазарете два дня, давая ей как следует всё обдумать. На третий день он пришёл раньше обычного, принеся с собой длинный свёрток. Доктор как раз прослушивал её стетоскопом. Закончив и опустив рубаху, он что-то удовлетворённо сказал и вышел, бросив начальнику несколько слов. Лэтте-ри положил свёрток на стол и замер. Медленно, словно ему с трудом это давалось, он повторил свой вопрос. «Уходишь?».

«Да». Ира постаралась кивнуть твёрдо, уверенно и как можно быстрее, чтобы не успеть снова впасть в нерешительность и трусость.

В ответ он указал ей на принесённое. Ира развернула ткань. Внутри оказалась пара вязаных безразмерных носков и высокие сапоги на шнуровке, в которых можно было утонуть.

«Одевайся. Надо идти».

Ира не стала спорить. Обувь была неудобной, совсем не по ноге, но она не посмела жаловаться. Перед уходом схватила со стола коробочку, подаренную Ринни-то, и свои рисунки с палочками. Лэтте-ри взял её за руку и повёл к выходу, не забыв загасить печку. У самой двери снял свой тёплый плащ и накинул ей на плечи.

На улице стояла просто роскошная зимняя погода. Нос защекотало морозцем, но воздух влажным не был. Потому не пробирал до костей, а просто цеплялся за открытые участки кожи, прикусывая и вызывая в голове стойкие ассоциации с сочельником. Плащ оказался просто замечательным. Хотя под ним не было ничего, кроме тонких рубашки и штанов, холода совсем не чувствовалось. Ира, несмотря на всё нервное напряжение, улыбалась: зима — её самое любимое время года. Вокруг было тихо. Никто не гулял, не играл в снежки и не спешил по своим делам. «Наверное, греются в кругу семьи».

Они остановились возле одного из домов, и начальник отворил дверь, пропуская её вперёд.