Создания света, создания тьмы. Остров мертвых. Этот бессмертный - Роджер Желязны

Девушка, птица, планета, глоток воды и Данго Нож, расколотый с головы до ног.

В кругах воспоминаний боль помещается рядом с мыслью, видением, чувством и вечными «кто-что-почему». Сон, проводник памяти, сохраняет мой разум в целости. Больше я ничего не знаю. И не думаю, что я зачерствел, если на следующий день я проснулся, полный еще большей решимости совершить то, что предстояло мне, и думал об этом больше, чем обо всем лежавшем позади.

Передо мной лежали пятьдесят или шестьдесят миль пересеченной местности. Чем дальше, тем более труднопроходимой становилась дорога. Окрестности стали скалистое, суше, у листьев появились острые зазубренные карликовые защипы.

И деревья здесь были другие, и животные иные. Это были карикатуры на мои создания, которыми я так гордился. Мои ночные певуньи издавали хриплое карканье, у насекомых объявились жала, а цветы просто воняли. Исчезли стройные, высокие деревья. Стволы приобрели узловатую, прижатую к земле форму. Мои газели-леогазы начали хромать. Звери фыркали и убегали от меня. Некоторых, покрупнее, пришлось даже осаживать.

Уши мои болели — я взбирался все выше, — и туман меня не покидал, но я продвигался вперед, медленно, но верно. В тот день я сделал, наверное, миль двадцать пять.

Еще два дня, прикинул я. Или еще меньше. И один день на все остальное.

В ту ночь меня разбудил самый жуткий взрыв, какой я только слышал в жизни. Я сел и прислушался к эху, но лишь звон стоял у меня в ушах. Я сидел с пистолетом в руке и ждал, прислонившись к старому, большому дереву.

На северо-западе, несмотря на туман, я видел зарево, оранжевое полыхание. Оно начинало разрастаться.

Второй взрыв не был таким громким, как первый. И третий, и четвертый тоже. Но к этому времени меня отвлекли другие неприятности.

Земля подо мной задрожала.

Толчки усиливались. Я оставался на месте и ждал.

Судя по виду неба, четверть планеты полыхала огнем.

Поскольку по этому поводу я ничего предпринять не мог, я сунул пистолет обратно в кобуру и закурил сигарету. Что-то тут не так. Совершенно ясно, что Грин Грин лезет из шкуры вон, чтобы поразить меня, хотя должен был бы знать, что произвести на меня впечатление не так-то просто. Естественными здесь такие процессы быть не могут, а кроме Грин Грина и меня больше на сцене не имелось лиц, способных на подобное. Почему? Не хотел ли он просто сказать: «Смотри, я разнесу твой мир в щепки, что ты теперь станешь делать, а?» Неужели он демонстрировал мощь Белиона, надеясь запугать меня?

На мгновение у меня появилось желание найти энерговвод и выдать ему такую электрическую бурю, какой он в жизни не видал, чтобы знал, как я испугался. Но я эту идею сразу оставил. Я не желал вести бой на расстоянии, я хотел встретиться с ним лицом к лицу и сказать все, что я о нем думаю. Я хотел, чтобы он меня видел и ответил мне, отчего он уродился таким чертовым болваном, отчего он меня ненавидит только за то, что я принадлежу к расе гомо сапиенс, и прилагает могучие усилия, лишь бы нанести мне удар и боль.

Он не мог не знать, что я уже прибыл и нахожусь в каком-то месте планеты, иначе блуждающий огонь не вывел бы меня к Данго. Поэтому то,’ что я сделал, уже не могло меня выдать.

Я закрыл глаза, наклонил голову и вызвал Силу. Я попытался вызвать в сознании его картину — как он там, неподалеку от Острова Мертвых следит за поднимающимся конусом своего вулкана, смотрит, как летит черными листьями пепел, как кипит лава, как змеи сернистого дыма ползут в небеса, и со всей силой своей ненависти я послал злорадному пейанцу сообщение:

«Терпение, Грин Грин, терпение, Грингрин-тари.

Терпение. Всего через несколько дней мы встретимся на короткое время. Очень короткое время».

Ответа не было, но я и не ожидал его.

Утром идти стало труднее. Сквозь туман начал падать черный пепел, и время от времени земля еще вздрагивала, и животные убегали из этих мест в противоположном моему движению направлении. Меня они полностью игнорировали, и я также старался не замечать их.

Весь северный горизонт пылал огнем. Если бы на любой из моих планет я не обладал абсолютным чувством направления, то мог бы подумать, что направляюсь прямо на восход. Жестокое разочарование.

И это был пейанец, почти что Имя-носящий, представитель самой утонченной в искусстве расы. А в искусстве мести им не было равных из всех существовавших и существующих, а он строил из себя клоуна перед презренным землянином. Ну ладно, он меня ненавидел и хотел со мной покончить. Но это еще не повод делать глупости и забывать прекрасные древние традиции своего народа. Ведь вулкан — всего лишь детская демонстрация силы, которую я, ясное дело, и так предполагал встретить. Мне было даже слегка стыдно за Грин Грина, за такую безвкусицу, совершаемую на моей планете. Даже я, за свой краткий период ученичества, узнал достаточно об изящном искусстве вендетты, чтобы понимать, какую от совершает нелепость. Теперь я, кажется, начал понимать, отчего он не прошел последнего испытания.

Я пожевал на ходу немного шоколада, решив не делать остановки на обед до вечера. Я хотел пройти в этот день как можно больше, чтобы утром мне оставалось всего несколько часов пути. Я выбрал средний равномерный темп, а свет впереди становился все ярче и ярче, пепел падал все гуще, земля вздрагивала почти каждый час довольно ощутимо.

Примерно в полдень на меня напал бородавчатый медведь. Я попытался взять его под контроль, но не смог. Мне пришлось убить его, проклиная имя того, кто довел животное до такого состояния. Туман к этому времени почти развеялся, но сыпавшийся пепел более чем компенсировал эту потерю. Кашляя, я пробирался сквозь сумерки посреди дня. Из-за изменений в характере местности я продвигался медленнее, чем предполагал, и поэтому добавил к пути еще один день.

Но ко времени, когда я расположился на ночлег, мне удалось покрыть приличное расстояние, и я теперь знал, что достигну Ахерона к полудню следующего дня.

Я отыскал сухое место на склоне холма. Его покрывали наполовину ушедшие в землю валуны, торчавшие под разнообразными углами. Я привел в порядок все свои принадлежности, растянул пленку, развел костер и немного перекусил. Затем я закурил одну из моих последних сигар, дабы внести лепту в загрязнение воздуха, и забрался в спальный мешок.

Когда это произошло, мне снился сон. Что именно снилось — сейчас я вспомнить не могу, помню только, что сперва это был приятный сон, который превратился потом в кошмар. Помню, что я начал мечтать во сне, но вдруг понял, что это уже не сон и что я уже проснулся. Но глаз я не открыл и продолжал шевелиться, как будто во сне. Моя ладонь коснулась пистолета. Я лежал и прислушивался, стараясь определить источник опасности. Я напряг «глаза и уши» внутреннего сознания.