Буржуа - Вернер Зомбарт

Это совершенно смутное воззрение: над чужим ты можешь сделать «шму», можешь в сношениях с ним и обсчитать его (этим ты не делаешь никакого греха) — еще, пожалуй, укрепилось там, где в изучении Талмуда развивалось это формальное крючкотворство, как во многих еврейских общинах на Востоке Европы. Какое расшатывающее влияние оно оказывало на деловое поведение евреев, наглядно изображает Грети, чьи слова (так как он в этом случае, несомненно, не вызывает возражений как свидетель) я хотел бы привести здесь полностью (так как они дают объяснение многим чертам в хозяйственной деятельности Ашкеназе): «Крючки и выверты, адвокатские штучки, острословие и необдуманное отрицание того, что лежало вне их кругозора, все это стало… основными чертами польских евреев… Честность и правосознание были ими утрачены совершенно так же, как и простота и правдивость. Толпа усвоила себе плутовский характер высших школ и употребляла его, чтоб перехитрить более простодушных. Она находила удовольствие в обмане и в хитростях и даже род победоносной радости. Правда, против соплеменников хитрость не могла быть с успехом применяема, так как они были изощрены; но нееврейский мир, с которым они вступали в оборот, ощущал ко вреду своему превосходство талмудического духа польских евреев… Испорченность польских евреев отомстила им за себя кровью и имела последствием то, что остальное еврейство в Европе одно время было заражено польским духом. Благодаря эмиграции евреев из Польши (вследствие казацких преследований) еврейство было как бы полонизировано».

Второе, быть может, еще более значительное последствие, которое вызвало особое обращение с иноплеменниками в еврейском праве, заключалось в том, что повсюду переменилось воззрение на характер стремления к торговле и промышленности и оно уже рано направилось в сторону свободы промыслов и свободной торговли. Если мы узнали в евреях отцов свободной торговли (и тем самым пионеров капитализма), то мы хотим установить здесь, что к этому их не в последней степени подготовило их рано развившееся в фритредерском духе промышленное право (которое всегда имеет значение божественной заповеди), и далее констатировать, что это свободолюбивое право подвергалось, очевидно, сильному влиянию права иноплеменников. Ибо можно с достаточной ясностью проследить, что в отношениях с иноплеменниками впервые ослабляются принципы связывающего личность права и замещаются свободными хозяйственными идеями. Я укажу только на следующие пункты. Право, регулирующее цену (или политика цен) для отношений с иноплеменниками, в Талмуде и Шулхан-Арухе еще всецело находится во власти идеи с justum pretium112 (как все средневековые вообще), стремится, следовательно, к установлению условий образования цен, опираясь на идею пропитания: в отношении нееврея justum pretium отбрасывается, естественным считается «современное образование цен» (Ch. g. 227, 26; ср. уже Б.м.п. 49 и след.).

Но откуда бы ни происходило это воззрение, необычайно важным является самый факт, что уже в Талмуде и еще яснее в Шулхан-Арухе проводятся идеи промышленной и торговой свободы, которые были абсолютно чужды всему христианскому праву средневековья. Выяснить это бесспорным образом и в деталях путем основательного и систематического изучения источников было бы благодарной задачей для толкового историка права и хозяйства. Я должен здесь опять ограничиться выделением нескольких немногочисленных мест, которые, однако, представляются мне достаточными для доказательства правильности моего утверждения. Есть прежде всего место в Талмуде и Кодексах, где принципиально признается свободная конкуренция между торгующими (т. е. такое деловое поведение, которое, как мы видели в другой связи, противоречило всему докапиталистическому и раннекапиталистическому представлению о характере честного купца). Б.м. фол. a b 60 гласит (в переволе Заммтера): Мишна, р. Игуда учит: «Торговец не должен наделять детей плодами и орехами, так как он приучит их этим приходить к нему. Мудрецы, однако, разрешают это. Не следует также портить цену. Мудрецы же (полагают): память о нем к добру. Не следует выбирать лопнувшие бобы. Так решает Авва Саул: мудрецы, напротив, разрешают это».

Гемара. Вопрос: «Какое основание у раввинов?» Ответ: «Ибо он может сказать ему: я наделяю орехами, наделяй ты сливами (!)».

В Мишне стояло: «Не следует также портить цену; мудрецы, напротив, говорят, что память о нем к добру и т. д. Вопрос: Какое основание у раввинов? Ибо он расширяет (сбавляет) ворота (цену)». На пути эволюции к Шулхан-Аруху враждебные промышленной свободе рассуждения затем совсем отмерли и «прогрессивное» воззрение осталось одно: «Торговцу разрешается дарить детям, которые покупают у него, орехи и т. п., чтобы привлечь их к себе, он может также продавать дешевле рыночной цены, и рыночные торговцы не могут иметь ничего против этого» (Ch. g. 228,18).

Сходно гласит определение Ch g. 156, 7 (купцы, привозящие свои товары в город, подлежат различным ограничениям), «но если чужие продают товар дешевле или их товар лучше, чем у горожан, то эти не могут воспрепятствовать чужим, чтобы еврейская публика не получила от этого выгоды» и т. д. Или Ch. g. 156, 5: если еврей хочет дать нееврею взаймы за более низкий процент, то другой не может воспрепятствовать ему в этом.

Совершенно так же мы находим в еврейском праве застывший принцип промышленной монополии сломленным в пользу «промышленной свободы» (по крайней мере в Шулхан-Арухе: если один из жителей переулка, гласит Ch. g. 156, 5, был ремесленником, и другие не протестовали и другой из этих жителей хочет заняться тем же ремеслом, то первый не может воспрепятствовать ему в этом и говорить, что он отнимает у него хлеб, даже если второй — из другого переулка, двора) и т. д.

Не может, следовательно, подлежать никакому сомнению: бог хочет свободы торговли, бог хочет промышленной свободы! Какое побуждение к тому, чтобы действительно проявлять их в хозяйственной жизни!

Глава двадцать вторая

Участие нравственных сил в строительстве капиталистического духа

Мы в предыдущих главах с полным простодушием, чтобы не сказать наивностью, говорили о воздействии нравственных сил на образование капиталистического духа. Теперь мы должны наконец одуматься и предложить себе вопрос, по какому праву мы это делали и можем ли мы отвечать за правильность наших утверждений. Этот вопрос в нашем смысле отнюдь еще не решен всем предыдущим изложением. Ибо, что я выяснил, это тот факт, что во многих случаях существует параллелизм между известными явлениями капиталистического духа и известными учениями философии и религии.

Мне могли бы возразить теперь: это параллелизм еще отнюдь не дает права предполагать причинную связь между обоими рядами явлений; напротив, весьма мыслимо, что капиталистический дух питался из других источников, которые придали ему ту же окраску, какая могла бы быть достигнута путем воздействия этических норм.

Далее можно было бы возразить — и это возражение является даже весьма естественным при господствующей ныне во многих кругах привычке мышления: хорошо, пускай существует причинная связь между капиталистическим духом и нравственными предписаниями, но тогда она обратная той, которую вы приняли: не капиталистический дух образовался из нравственных требований философии и религии, но эти последние суть не что иное, как «отражение» своеобразных хозяйственных отношений, которые находят свое выражение в определенном хозяйственном образе мыслей.

В мое намерение не входит подвергнуть здесь подробному рассмотрению затронутую последним возражением проблему. Все то, что следует сказать об основных отношениях религии и хозяйственной жизни между собою, еще недавно высказал Эрнест Трёльч в справедливых суждениях и с весьма далеко идущею предупредительностью к идеям «материалистического понимания истории». Я хочу, напротив, в этом месте ограничиться кратким определением моей точки зрения в этом вопросе только затем, чтобы, исходя отсюда, разрешить специальный случай, который нас здесь занимает, т. е. ограничить до некоторой степени точно вероятное «участие нравственных сил в строительстве капиталистического духа».

Как бы ни объяснять гениальность основателя религии — все же для того, чтобы религия пустила корни, в окружающем мире должны быть налицо определенные предварительные условия. Эти предварительные условия отнюдь не только экономической, но и по меньшей мере настолько же биологически-этнологической природы. От общего характера народа — от свойств его крови и от его социальных жизненных условий — зависит, будет ли принята известная религия (или философия, для которой в меньшем масштабе действительно то же самое), и общим характером народа определяется развитие, которое религиозная система проделывает в ходе времени. Мы можем это также выразить, сказав: для того чтобы религия пустила корни и развивалась в определенном направлении, в народе должно существовать «предрасположение». «Мы с такой же вероятностью можем ожидать того, чтобы семя проросло на голой скале, как и того, чтобы мягкая и философская религия могла быть введена среди невежественных и грубых дикарей».