Том 11. Монти Бодкин и другие - Пэлем Вудхауз

Мистер Лльюэлин заморгал. Ему стало не по себе. У него росло подозрение, что его надули, но в чем именно заключался подвох, пока оставалось загадкой. Затем, когда тревога наполнила его до краев, мелькнула успокоительная мысль: контракт еще не подписан.

— А разве это не так?

— Ты настоящий балбес. Теннисон уже сорок лет как умер.

— Умер?

— Конечно, умер. Джордж тебя разыграл. Ты же знаешь, какой он шутник. Удивительно, как он еще тебе не посоветовал пригласить на работу Данте.

— Кто такой Данте? — заинтересовался мистер Лльюэлин.

— Он тоже умер.

Мистер Лльюэлин, как мы уже говорили, ровным счетом ничего не понимал, ясно было только одно: мало того, что его свояк Джордж еженедельно заграбастывал из казенной кассы на тысячу долларов больше, чем того стоил, вдобавок он так и норовит заполонить киностудию мертвыми душами. И он весь вскипел от праведного гнева. Вероятно, мертвые души справились бы с фабулой и диалогами не хуже, чем большинство подведомственных ему живых сценаристов, но ему претила та неразборчивость, с которой Джордж пускал в ход свое хваленое чувство юмора, и он высказался на этот счет скупо, но метко.

Затем опять смешался.

— А Амброз Теннисон — кто такой?

— Брат Реджи.

— И все?

— Собственно, да.

— Не сочинитель?

— Сочинитель… в некотором смысле.

— Но не этот, как его, гений?

— Нет.

Мистер Лльюэлин ринулся к звонку и большим пальцем надавил на кнопку.

— Слушаю, сэр? — отозвался Альберт Пизмарч.

— Пригласите сюда мистера Теннисона.

— Мистер Теннисон здесь, — сказал Альберт Пизмарч со снисходительной улыбкой.

— Мистера Амброза Теннисона.

— Ах, мистера Амброза Теннисона? Разумеется, сэр. Прощу прощения, сэр. Будет исполнено, сэр, — сказал Альберт Пизмарч.

Амброз Теннисон, явившийся несколько минут спустя, был уже не тот мрачный женоненавистник, который на протяжении последних двух суток шнырял по «Атлантику» и всем своим видом нагонял на пассажиров зеленую тоску. После бурного примирения с Фуксией, которое состоялось накануне на прогулочной палубе прямо перед вторым завтраком, он опять был жизнерадостен и бодр. В комнату он вступил подобно процессии бражников из комической оперы, разыгранной в единственном лице, излучая приветливость и добродушие.

Хотя строгого правила здесь нет и программу можно изменять без предварительного уведомления, однако давно уже подмечено, что Природа, поставляя в наш мир юных английских прозаиков, отдает предпочтение двум разновидностям: циникам — любителям коктейлей, и душкам — любителям пива. Амброз принадлежал ко второй категории. У него был крепкий мускулистый торс, орлиный взор, выдающийся подбородок, румянец во всю щеку и руки как окорока; в часы досуга он мог рвануть с места и вскарабкаться на Пиренеи, более того — совершить это восхождение с песней на устах.

По всему было видно, еще минуту — и он запоет от счастья. Мейбл Спенс вдруг стало стыдно. Она горько пожалела, что в порыве откровенности открыла своему свояку глаза на всех этих Теннисонов.

Реджи тоже чувствовал себя неважно. Во время недавней перепалки он хранил молчание, огорошенный той стремительностью, с какой развивались события. Было ясно, что порхающий перед ним мотылек вступает в опасную полосу, и, глядя на него с состраданием, он чувствовал, что кому-то — пусть даже ему самому, если в голову придет что-нибудь стоящее, — необходимо подготовить беднягу к тому, что его ждет.

Но провести разъяснительную беседу возможности не представилось — не успел Амброз войти, как мистер Лльюэлин заговорил.

— Эй, ты! — гавкнул он.

Самый доброжелательный наблюдатель счел бы такое поведение грубым, и неудивительно, что Амброз оторопел, как будто налетел на фонарный столб. Однако, находясь в том безмятежном состоянии, когда весь мир видится сквозь розовые очки, он решил пропустить колкость мимо ушей.

— Доброе утро, мистер Лльюэлин, — сказал он приветливо. — Вы меня звали? Наверное, опять по поводу Бодкина? Мистер Лльюэлин, — пояснил он, ослепляя улыбкой встревоженного младшего брата, — вбил себе в голову, что Монти Бодкин — прирожденный киноактер.

При этой сногсшибательной новости Реджи оторвался от дум о братской солидарности.

— Кто?! — воскликнул он. — Монти?

— Ага, — подтвердил Амброз с добродушной улыбкой. — Представляешь? Он собирается сделать из бедного Монти кинозвезду.

— Обалдеть.

— Сомневаюсь, что у Монти имеется сценический опыт.

— Я тоже.

— Ах да, вспомнил, он как-то рассказывал про утренник, на котором выступал, когда ходил в младшую группу детского сада.

— Спорим, он провалился.

— Очень может быть. Правда, невероятно?

— Беспрецедентно.

Но тут в братский диалог вторгся мистер Лльюэлин. Он бы сделал это значительно раньше, не будь осложнений с голосовыми связками. Телячья восторженность Амброза раздражала его подобно кожной болезни, вызывая почесывания по всему телу.

— Хватит болтать! — заорал он. — Бодкин тут ни при чем. Слышишь, ты! Хоть на полминутки попридержи язык и обрати на меня внимание.

Амброз с изумлением посмотрел на мистера Лльюэлина. Прежде Лльюэлин так с ним не обращался. До сих пор киношный президент производил впечатление человека уравновешенного и любезного.

— До меня дошли слухи, что ты не тот Теннисон. Амброз опешил. Он взглянул на Реджи, словно прося поддержки:

— Боюсь, я не совсем понимаю.

— Разве я говорю не по-английски?

— В общем, по-английски. Но я вес равно ничего не понял, — сказал Амброз, пытаясь не раздражаться.

— Почему ты все это время скрывал, что неправильный Теннисон?

— Вы постоянно употребляете это специфическое выражение. Будьте столь добры, разъясните, кто, с вашей точки зрения, «Теннисон правильный», тогда, пожалуй, я сумею дать исчерпывающий ответ.

— Ты знаешь, кого я имею в виду. Писателя Теннисона. Амброз смерил мистера Лльюэлина ледяным взглядом.

Сердце его вконец ожесточилось. Он мог смело отправляться обратно в Адмиралтейство — распекать подчиненного, проморгавшего, как аферистка под темной вуалью стащила военно-морское соглашение.

— Меня никогда не оставляло ощущение, — произнес он, и в голосе его прорезался оксфордский холодок, — что я и есть писатель Теннисон. Насколько я в курсе, у меня нет однофамильцев в литературной среде. Конечно, существует небезызвестный поэт Теннисон, но, полагаю, вам не могло прийти в голову…

Реджи почувствовал, что самое время огласить новость.

— Представь себе, могло, в том-то и закавыка. Его разыграл Джордж, большой затейник, у них в Голливуде таких любят. Короче, возникла путаница. Он принял тебя за настоящего профи.

— Быть не может.

— Еще как может.

— Ты уверен?

— Точно.

У Амброза опять поднялось настроение. Мимолетную досаду, которую, возможно, посеяло в нем странное поведение мистера Лльюэлина, как рукой сняло. Он запрокинул голову и разразился гомерическим хохотом, который прокатился по каюте подобно громовому раскату.

И тут терпение мистера Лльюэлина лопнуло. Лицо над розовой пижамой побагровело. А глаза если не совсем выпрыгнули из орбит, то были к тому близки.

— Тебе смешно? — прошипел он.

Амброз силился подавить хохот, понимая, что в данной ситуации смеяться нехорошо.

— Все-таки забавно, — пробулькал он виновато.

— Так-так, — сказал мистер Лльюэлин. — Отлично, тогда я тебя еще посмешу. Ты уволен. Как только мы доберемся до Нью-Йорка, можешь пересесть на первый же пароход в Англию, или прыгай с причала, или топись, или поступай как знаешь. Но в Лльюэлин-сити тебе путь заказан.

Амброз перестал хохотать. Видя, как улыбка сползает с его лица, Реджи судорожно соображал, как бы ему засвидетельствовать братскую симпатию, но в голову ничего не приходило. В растрепанных чувствах, он позаимствовал у Лльюэлина еще одну сигарету и закурил.

— Что?

— Что слышал.

— Но… вы приняли меня на работу.

— Когда?

— У меня контракт…

— Когда я подписывал контракт?

— Но…

— Все, угомонись.

— Нельзя же так просто взять и вышвырнуть меня на улицу.

— Отчего ж?

— Я подам в суд.

— Ради Бога, — сказал мистер Лльюэлин. — Выкроишь свободную минутку, заезжай, будем судиться.

Румянец увял на щеках Амброза, глаза округлились. Реджи тоже не остался безучастным.

— Ну ты даешь, Айки, — проговорил он с жаром. — Это уже не по правилам.

Мистер Лльюэлин развернулся к нему, как бык к пикадору.

— Тебя кто просил встревать?

— Вопрос не в том, — парировал Реджи с чувством невозмутимого достоинства, — кто меня просил. Такая постановка не отражает сути. Едва ли вы вправе требовать, чтобы собеседник ждал формального приглашения, чтобы, так сказать, выразить свою точку зрения по поводу… ну вот, забыл, что хотел сказать.