Айвазовский - Лев Вагнер

— О, синьор Айвазовский! Входите же, входите! Вы не были у меня целую вечность… Вы забыли меня! — Тереза делает вид, что затыкает уши, чтобы не слышать оправданий Айвазовского, но уже через мгновение добродушно смеется. — Зато сегодня вы у меня в плену и я вас так скоро не отпущу. Я приготовлю вам ваши любимые макароны по-итальянски.

Пока Гарибальди занята на кухне, Айвазовский перебирает книги на круглом столике. Все это итальянские издания, выходившие почти полвека назад. И вдруг под итальянскими журналами он обнаруживает книгу «Былое и думы». Айвазовский долго листает книгу, изданную за границей, и никак не может понять, каким образом она попала к Гарибальди. Его недоумение разрешает сама хозяйка, вернувшаяся с дымящимися тарелками:

— Ах, вы нашли книгу Искандера и, конечно, удивлены, откуда она у меня… Это Котя Богаевский привез ее мне из Петербурга. В ней есть о дяде Джузеппе и вообще об Италии тех лет…

Когда уже под вечер Айвазовский возвращается домой после необычной прогулки, он многое перебирает в своей памяти. Перед ним возникают города, события, люди, дарившие ему дружбу и внимание…

Никс и Котик, его младшие внуки, бегут навстречу и кричат звонко, радостно:

— Дедушка, отчего тебя так долго не было? Мы соскучились и давно тебя ждем…

Иван Константинович счастливо улыбается — большая семья теперь его окружает. И в эту семью его сердце включает не только детей, внуков, племянников, но всех тех, кто нуждается в нем, кому он может делать добро…

«Он был, о море, твой певец»

Среди писем, полученных сегодня, было письмо из Москвы от Исторического музея. Через год будет сто лет со дня рождения Пушкина, и все чаще к нему обращаются из Петербурга, Москвы, Одессы с просьбами написать новые картины о поэте. В живых осталось не много людей, кто лично знал Александра Сергеевича, кто встречался с ним.

Айвазовский очень дорожит своими картинами о Пушкине. Он никогда не забывал, как ласков был поэт с ним — начинающим художником. Пушкина он боготворит еще и потому, что в его поэзии воспета природа Крыма, родное Черное море. И он с юношеских лет стремится проникнуться пушкинским видением моря и воплотить его. Когда-то, в Италии, ему пожелал это поэт Языков. Прошли годы, а Пушкин по-прежнему его идеал. Он не расстается с книгами поэта. В них, теперь еще сильнее, чем в юности, открывается ясность и гармония, вечная хвала природе и жизни.

Письмо, полученное нынче от Исторического музея, особенно взволновало Ивана Константиновича. Оно напомнило ему, что человеческая жизнь имеет свои пределы, что время идет безостановочно, а он еще не осуществил всех замыслов, возникших в пору юности, когда в мечтах смутно являлись очертания будущих картин о Пушкине у берегов Черного моря.

Но теперь он их напишет. Обязательно напишет. Он готов к воплощению замыслов, выношенных целой жизнью. Но, прислушиваясь к себе, к звуку, который всегда рождается в нем перед каждой новой картиной и наполняет все его существо, он теперь различает не один всепоглощающий звук. Внутренним зрением он ясно видит, что образ Пушкина слегка отодвигается от него, не уходит, а отходит в сторону и продолжает пристально глядеть на него. Между ним и Пушкиным вздымаются вдруг два водяных вала. И он слышит, как звук, наполняющий его, перерастает в хорал. Глаза Пушкина смотрят на него выжидательно, а потом, когда мощная музыка перекрывает шум волн, Пушкин смеется и машет ему рукой…

Айвазовский чуть не вскрикивает: он теперь все понял! Наконец-то образ моря, тот единственный, к которому он тянулся всю жизнь, явился ему во всей красоте и силе. Явился через Пушкина…

Отныне ему ясно — он не должен стремиться воплотить портретный образ поэта, это ему не под силу; его назначение — воплотить море по-пушкински. Это и будет образ поэта…

В этот же день служитель Петр Дорменко натянул колоссальный холст. На восемьдесят первом году жизни Айвазовский взошел на высокий помост и начал писать картину «Среди волн».

Как обычно, и к этой картине у него не были заготовлены этюды, и писал он ее по вдохновению, верный своему импровизационному методу. Но на самом деле художник десять лет исподволь готовился к ней. В 1889 году он написал свою громадную «Волну». Там вздымаются два ряда волн, между ними глубокая впадина и гибнущий корабль. Через шесть лет он пишет новую «Волну». По-прежнему вздымаются водяные бугры, но нет уже выпадающего из общей композиции корабля, и самый ритм движения волн более естественен. Теперь память воскрешает эти две «Волны». Мог ли он думать, когда писал их, что они явятся лишь этюдами вот к этой новой работе. Как никогда раньше, художник ощущал, что он подошел к холсту, готовый воспроизвести все выношенное, все продуманное. Только в начале работы он на короткое время поддался былым романтическим увлечениям и написал в центре картины лодку с людьми, погибающими среди волн.

Наблюдавшие за его работой внуки Никс и Котик, в один голос закричали:

— Не надо, дедушка! Не надо, чтобы тонули!..

Но он уже сам понимал, что не следует этого делать. Не страх, не ужас должно вызывать его море! Оно ведь существует не для того, чтобы его боялись. И как будто его мысли передались Жанне, а может быть, он так громко разговаривал сам с собой, что она услышала… И вот уже из гостиной донеслось ее пение. Она импровизирует мелодию на стихи Пушкина:

Прощай, свободная стихия!В последний раз передо мнойТы катишь волны голубыеИ блещешь гордою красой.

Да, да! Вот именно — гордую красу моря он намеревается изобразить… Всю жизнь он любил море, восторгался им. В полную меру познал, что красота делает человека счастливым, сильным, добрым… Все эти мысли сопровождают каждый удар кистью. Вот уже холст разделен на две части: вверху темное грозовое небо, а под ним огромное бушующее море. А вот и центр, в нем, как в воронке, кипит первозданный хаос, из которого вздымаются две волны… И происходит чудо — природа поет гимн рожденным из хаоса волнам, образовавшим два водяных конуса в центре кольца… Луч солнечного света озарил всю картину, а обе вздымающиеся волны освещены изнутри, но еще светлее белая пена между ними… И снова голос Жанны:

Не удалось навек оставитьМне скучный, неподвижный брег…

Ах ты милая умница моя, Жанна!.. Да, да, не на скучном, неподвижном берегу узришь море во всем его величии и красоте. Пушкин это понимал. И ему это открылось, когда он писал «Черное море». Он поместит и себя и зрителя далеко от скучного берега, отсюда должно наблюдать за разыгравшейся бурей, за всеми ее цветовыми оттенками…

…Он был, о море, твой певец.Твой образ был на нем означен,Он духом создан был твоим…

Голос Жанны долетает как бы издалека. Но ведь это так и есть: он далеко и от гостиной и от своей мастерской. Хоть послушная кисть и не прекращает своего бега по холсту, но его дух находится среди волн и любуется кипящим круговоротом прозрачных валов, игрой зеленовато-голубых и сиреневых тонов. Это они звучат аккордом: «Он был, о море, твой певец».

Да, с чистой совестью он принимает этот титул, который давно ему присвоили люди.

Слух о том, что Айвазовский за десять дней написал колоссальных размеров картину, быстро распространился среди крымских художников. И снова к нему устремились живописцы и копиисты из Симферополя, Ялты, Севастополя. Зная доброту художника, они все надеялись, что мастер разрешит им сразу приступить к копированию новой картины. Но, едва увидев огромное полотно, тут же забыли о своих намерениях. Каждый художник в это мгновение думал о том, что для создания такой картины требуется целая жизнь. Они и сказали об этом Ивану Константиновичу.

— Вы совершенно правы, друзья мои. Вся моя предшествующая жизнь была подготовкой к картине, которую вы видите. В ней, мне кажется, удалось добиться сочетания полета фантазии с техническими приемами, выработанными за мою долгую жизнь.

Полотно «Среди волн» обрело постоянное жилище — в Галерее. Никуда и никогда эта картина не будет отсюда отправлена, она останется с ним до конца его жизни, и тогда, когда Галерея перейдет в собственность родному городу. Теперь каждый день, перед тем как отправиться в мастерскую, Иван Константинович долго стоит перед ним. А в мастерской рождаются новые картины: «Пушкин на берегу с семьей Раевских у Кучук-Ламбата», «Пушкин у Гурзуфских скал», «Пушкин на вершине Ай-Петри при восходе солнца». Художник отдает свою последнюю дань поэту. Столетие Пушкина Айвазовский встречает в России первым.

Последний раз в Петербурге

Начался XX век. Людям свойственно мечтать, надеяться, устремляться в будущее. Новый век рождал надежды. Бодро встретил его и Иван Константинович. Ему казалось, все полно добрых предзнаменований: и то, что после долгой болезни он опять здоров и по-прежнему пишет всю первую половину дня, и то, что новые замыслы обуревают его…