Айвазовский - Лев Вагнер

После живых картин выступил знаменитый Вержбилович. Его игра произвела огромное впечатление. «Романс для виолончели» Спендиарова он дважды повторял на бис. Настойчиво вызывали автора. Маленький, худощавый, он конфузливо раскланивался с публикой и все время обращал взгляд в ту сторону, где сидела в костюме венецианки Варенька Мазирова. А она, так самозабвенно любившая музыку, восторженно хлопала и улыбалась ему.

— Бог ты мой! До чего же хороша внучка Ивана Констаитиновича, — зашептал Химоне Калмыков. — Очи, брови какие! Косы темнее ночи южной!.. Царевна-лебедь! А как Спендиаров на нее смотрит! Вот у кого сердце как на ладони… Чистый, наивный, увлеченный музыкой мечтатель… Как хрусталь насквозь светится… Думается мне, что по чистоте души рядом с нашим Архипом Ивановичем стоять может…

— Ты не ошибся, Григорий, он действительно таков, «наш молодой Моцарт» — так называет его Иван Константинович. Если его жизнь не сломит, очень уж незащищенный он, большим композитором будет. А ты-то смотри, не подведи! Чтобы твой талант среди этого блеска не затерялся! — Химона погрозил шутливо другу.

Вержбиловича сменила на сцене Жанна Ивановна. В возрасте четырнадцати-пятнадцати лет ей прочили славу Патти. К несчастью, она сорвала свой голос и пела теперь вполголоса. Спендиаров умело приспосабливал к ней аккомпанемент. Его романсы — «Очарован твоею красою», «Я жду тебя», «Не знаю отчего» — имели успех. Но особенное восхищение вызвал его романс «К розе» на слова молодого армянского поэта Цатуряна.

Но вот на сцену вышел Айвазовский со скрипкой. Спендиаров сел к роялю. Они знали множество старинных крымских песен и плясок и исполняли их мастерски. И тут Яшка, любивший слушать игру Куинджи на скрипке, покинул Латри и впервые прыгнул на плечо Айвазовскому.

— Наконец-то ты признал во мне хозяина! — сказал ему Иван Константинович.

Айвазовский и Спендиаров под гром рукоплесканий уходили со сцены, и публика задвигала стульями, вставая, когда на сцену выбежал Латри.

— Дамы и господа, внимание! В заключение концерта разрешите предложить вам оригинальный номер в исполнении художника Григория Одиссеевича Калмыкова!..

Калмыков вышел с гитарой и стал в полоборота к публике, низко склонив голову к гитаре и наигрывая мотив цыганского романса «Золотой перстенек».

Все выжидательно смотрели на него.

И тут в тишине вдруг заспорили три человека — кто из них должен исполнять этот романс:

— Ах, и не просите, не просите!.. Я сегодня совсем не в голосе… Нет, нет, решительно отказываюсь!.. — ломается и жеманится один из них.

— А я, право же, не рискну выступать первым… Прошу вас, господа, начните вы, а я уж потом, после вас… — заговорил, картавя, другой, ласковый, вкрадчивый голос.

— Что ж это получается, — сконфуженно забасил третий, — это, значит, мне петь придется первому?.. А я, это, и мотив что-то не припомню…

— Где же они? — в публике стали оглядываться, ища, где находятся несговорчивые певцы. Но тут Калмыков ударил по струнам, и бас конфузливо запел романс.

— Ха-ха-ха! — залился Айвазовский. — Да это же спорят Репин, Бруни и Куинджи!.. Великолепно! Браво!

— Сымитируйте мой голос, пожалуйста! — крикнул среди всеобщего смеха Леонид Спендиаров.

И через несколько мгновений зазвучал под гитару его голос, но с такими комичными интонациями, что смех грянул еще дружнее.

— А меня!.. Меня теперь изобразите! Пожалуйста!.. — кричит Айвазовский.

— Минуточку!.. — Калмыков выдерживает паузу… Важный голос сановного художника до того похож, что все смотрят на Ивана Константиновича, не он ли заговорил. А вот его голос уже поет под гитару «Золотой перстенек»…

— Браво, браво! — кричит громче всех Айвазовский.

Долго не утихает веселье в ярко освещенной галерее.

В мастерской Куинджи

На исходе 1895 год. В Петербурге открылась 120-я персональная выставка Айвазовского. Столичные газеты и журналы откликнулись на выставку маститого художника. Особенно щедра была «Всемирная иллюстрация». На ее страницах появилось несколько статей об Айвазовском. Среди всеобщего юбилейного славословия выделялась статья В. Чуйко. Рецензент стремился объяснить зрителям не только выставленные картины, но всю природу творчества Айвазовского.

«…Настоящая выставка не представляет ничего особенно нового: это все тот же Айвазовский, какого мы знали несколько десятков лет, с его исключительным дарованием, но в то же время очень односторонним колоритом… с внешними эффектами света и с тем поэтическим чутьем, благодаря которому каждая его картина, какой бы оговорки она ни вызывала в уме зрителя, интересует своим блеском и внешним обаянием. Мотивы картин на нынешней выставке все те же: или спокойное, или бурное море. Более новыми по содержанию могут показаться только две, в которых художник изображает наводнение в Крыму: тут мы встречаем интересный пейзаж, в котором изображено не одно лишь море, а также и берега с роскошной растительностью. Во всяком случае, нового в смысле творчества Айвазовский не дает нам и нынешний раз. Да и странно было бы требовать „нового“ от маститого художника, который рано оставил непосредственное наблюдение природы и который с тех пор с какой-то безумной расточительностью истрачивает огромный капитал, приобретенный им в дни своей юности.

…С летами уменьшается непосредственная восприимчивость, и на ее место является то, — что на обыкновенном языке называется манерность, то есть мотивы и приемы, приобретенные прежде путем длинного и трудного опыта и наблюдения. Такая манерность, несомненно, существует и у И. К. Айвазовского, и она бросается в глаза тем более ярко, что Айвазовский и по особенностям своего таланта был всегда отзывчив только на известные художественные впечатления. Тем не менее от этого заслуги его не умаляются.

И. К. Айвазовский оригинален в самом точном и широком значении слова, оригинален и в творчестве и в технических приемах; природу он видит с своей особенной точки зрения, точно через окрашенные известным образом очки; благодаря этому он видит так, как другие не видят, и вследствие этого не мудрено, что его упрекают в отступлении от природы, в идеализации, в погоне за эффектами. Но упреки эти справедливы только отчасти: в изображении природы Айвазовский правдив, только эта правда субъективна, потому что сильно преломляется сквозь призму его натуры, имеющую свою определенную организацию и свои определенные законы развития; к этому присоединяется еще и маленькая утрировка. Но эта утрировка не должна нам заслонить зрелища этого изумительного субъективного творчества, которое дает нам как бы впечатление какого-то нового, никогда нами прежде невиданного мира, полного гармонии, света, красок, отражающихся в нашем сознании, как нечто вечно живое и вечно юное…».

Айвазовский был огорчен. Он знал автора рецензии и удивился, как тот не сумел разглядеть его новых картин, объединенных общим сюжетом и написанных в серой красочной гамме. Эти полотна как раз и вызвали много разговоров среди его почитателей.

И вот настал день, когда на выставку пришел давний, но вместе с тем строгий почитатель Айвазовского. Пришел Архип Иванович Куинджи.

Куинджи уже от многих слышал о новых полотнах Айвазовской и наконец сегодня нашел время для посещения выставки. «Прибой близ Феодосии», «Близ Феодосии», «Прибой у крымских берегов», еще два «Прибоя»… Сюжет, в сущности, у всех картин один — бурное море в ветреный зимний день. Разбивается о песчаный берег волна и, бурля, с клочьями водорослей устремляется снова в море. А навстречу вздымается другая, еще более огромная волна. На рейде вдали от берега стоят на якорях один или два корабля. Низко нависли грозовые тучи. Картины отличаются одна от другой лишь деталями: на одних песчаный берег расположен в правом углу, а на других — в левом. На одних у воды видны человеческие фигуры, на других — вдали скользит слабый солнечный луч… Старый художник отбросил драматические аксессуары, яркие внешние эффекты, резкие контрасты освещения. В свинцово-серой и оливково-охристой гамме он передал зимний день и бурный прибой…

— Здравствуйте, Архип Иванович! Ну, какое впечатление?

Куинджи не заметил, как к нему подошел Айвазовский.

— Хорошо, что увиделись, Иван Константинович! Может, выйдем? Что-то, это, не хочется говорить в толчее… Погода сегодня мягкая, пройдемся немного…

Айвазовский молчал, ожидая, что скажет Куинджи, а тот, по обыкновению, с трудом подыскивал слова.

— Ну, что ж, это, попросту скажу, большая удача… Самыми простыми изобразительными средствами передали вы всю суровую музыку прибоя… Главное, по-моему, в картине это внутреннее — мысль, художественное содержание. Своим ученикам твержу, чтобы композиция и техника подчинились внутреннему… А у самого иногда, это… Вот у вас замечательно это всегда получалось — подчинение внутреннему… А краски!.. Красками меня поразили. Серо, а какая выразительность!..