Айвазовский - Лев Вагнер

Ранний летний рассвет только занимался, когда колеса арбы загрохотали по феодосийской мостовой.

— Хватит спать, коллеги! Мы приехали в страну Айвазовского! — тормошит товарищей Калмыков. — У меня возникла идея, как нам провести время, пока уместно будет явиться к Ивану Константиновичу.

— Поедемте ко мне. Умоемся с дороги, почистимся, чаю попьем, — предложил Богаевский.

— Нет, Котя, это будет разумно, но не романтично, — возразил Калмыков. — Я предлагаю совершить омовение в море, а потом Латри, как гид, поведет нас по Феодосии. Согласны?

— Согласны! А где Яшку пока оставим? Его покормить надо, а то начнет орать на весь город. Потом надо на базар сходить за цветами…

— Я на базар ехать буду, — заявил Вилулла, — совсем рядом мой брат живет. На базаре мясо покупать, Яшку кормить буду. Потом придешь, заберешь Яшку. А теперь айда на море!

— Айда на море!..

Все спрыгнули с арбы и устремились к морю, тихому и сонному в этот ранний час. Яшка завозился в корзинке, сердясь на шум, потом снова уснул.

— Айда на базар, Яшка! — Вилулла тронул лошадей.

— Видите эту улицу, что от собора ведет к горе? На ней стоит домишко, где семьдесят восемь лет назад родился мой дедушка, — сказал Миша Латри.

Повернули на крутую улочку, остановились у неказистого спящего домика.

— Отец дедушки жил бедно, писал феодосийцам жалобы и прошения на базаре, а его жена вела хозяйство и слепла над вышивками для феодосийских модниц. Дедушке не было десяти лет, когда он стал работать «мальчиком» в греческой кофейне.

— Значит, жил в детстве не лучше, чем наш Архип Иванович: один — гусиный пастушок, другой — на побегушках в кофейне, — тихо заметил Рылов.

— А кому теперь принадлежит домик? — поинтересовался Столица.

— Дедушка подарил его своей старой няне. Теперь тут живут ее дети и внуки. Они трогательно оберегают детские рисунки дедушки, сделанные самоварным углем на стенах в комнатах нижнего этажа.

— А правда, что Ивану Константиновичу крепко попадало за пристрастие рисовать углем на стенах чужих домов? — засмеялся Калмыков.

— Попадало, да еще как! Но однажды это сослужило ему хорошую службу. Он вдруг увидел на море эскадру боевых кораблей, зрелище редкое в Феодосии. Сразу забыл отцовский наказ — не пачкать чужие стены, вынул из кармана кусок угля и начал изображать эскадру на стене дома зажиточной горожанки Кристины Дуранте.

Рисует самозабвенно, а тут и подкрадись сзади хозяйка дома. Ухватила за уши и давай драть да приговаривать, чтобы свои стены пачкал, а не чужие…

— И невдомек было ей, ведьме, что дерет она уши будущему великому маринисту, — перебил Химона. — Извини Миша, продолжай…

— Но дедушка перехитрил Дуранте. Начал хвалить стены ее дома, что они такие ровные, гладкие и рисунки на них получаются лучше, чем на стенах других домов. Она от негодования всплеснула руками. Хитрец почувствовал, что его уши свободны, и бросился наутек. И тут чуть не сбил с ног городского архитектора Коха. Узнав о беде, в которую попал мальчуган, архитектор прежде всего успокоил Дуранте, пообещав ей прислать рабочих, которые забелят рисунок. Потом, внимательно рассмотрев художество, тут же увел маленького художника к себе и подарил ему пачку цветных карандашей и стопу бумаги. В скором времени Кох показал рисунки градоначальнику Александру Ивановичу Казначееву, который способствовал поступлению маленького художника в симферопольскую гимназию.

— Пойдемте по этой улице вон к тому красивому зданию на горе, — предложил Бровар.

— Да ведь это Музей древностей, сооруженный дедушкой в 1871 году…

— Вот это любовь к родному городу! — воскликнул Калмыков. — Значит, не только железная дорога и торговый порт возникли благодаря стараниям Ивана Константиновича. Действительно мы находимся в стране Айвазовского!..

— Дедушкой построены и городской концертный зал и картинная галерея, которую он после своей смерти завещал городу. Но, друзья мои, есть еще одна неоценимая услуга, которую он оказал Феодосии. Без нее невозможно было бы ни строительство порта, ни рост города, ни сколько-нибудь сносная жизнь феодосийцев. Это питьевая вода, в которой долгие годы нуждался город. По старинной поговорке, в Феодосии легче было достать ведро вина, чем ведро воды. В 1880 году дедушка передал в вечную собственность города воду из источника своего имения Субаш. Я покажу фонтаны, сооруженные в память этого события.

Солнце уже взошло, когда художники по бульвару подошли к красивому фонтану-памятнику из бронзы, изображавшему женщину. В руках она держала раковину, из которой лилась вода в каменный бассейн. У ног женщины лежала обвитая лаврами палитра. На палитре была надпись: «Доброму гению». К фонтану уже шли люди с ведрами. Пожилая женщина ласково поздоровалась с Латри:

— Здравствуй, Мишенька! Приехал на праздник?

— Здравствуйте. Приехал. И не один. Товарищей привез. Показываю им Феодосию…

— Дело хорошее. Пусть посмотрят, как Иван Константинович радеет о городе. Если бы вы знали, молодые люди, сколько болезней было у нас из-за недостатка питьевой воды. А теперь вот чистую, сладкую пьем. Народ даже песни об этом складывает. И она неожиданно запела звонким голосом:

Айвазовский поставил фонтан,Поставил из мрамора чистого…

Песню подхватили другие женщины, подошедшие за водой:

Айвазовский воду провел в фонтанИз своего источника быстрого.Посмотрите, как вода бежит,Послушайте, как струя журчит.Выпейте воды, пожалуйста…

— Этот фонтан город поставил в честь дедушки, — пояснил Латри, когда взволнованные художники распрощались с женщинами. — А в центре города дедушка построил фонтан из мрамора по своему проекту. Мы пойдем мимо него к базару. На базарной площади он поставил фонтан в память Казначеева.

— Да, надо торопиться на базар, чтобы успеть купить цветы, — напомнил Богаевский, — а то сегодня расхватают…

На базаре только у двух уже собиравшихся уходить торговок было по букету цветов.

— Мы берем! — схватил букеты Калмыков.

— Цветы непродажные, господин! — в один голос заявили торговки.

— Почему же? Я хорошо заплачу!.. — Калмыков вытащил ассигнации, которые дал на дорогу Куинджи.

— И не соблазняйте! Эти цветы мы Ивану Константиновичу понесем. Он у нас детей крестил. Как можно продать!..

Торговка решительно отвела руку Калмыкова с деньгами.

— Вот так история! Что теперь делать будем? — растерялись художники.

— Зачем грустишь? Цветы есть, целая арба цветов! — тронул за плечо Калмыкова Вилулла. — Мой брат все цветы в саду срезал для Айвазовского. Айвазовский его дочку замуж выдавал. Брат бедный, невеста бедный, Айвазовский приданое покупал. Цветов арба! Половину тебе даст…

— Страна Айвазовского!.. — развел руками Калмыков.

— Да, дедушка у половины феодосийцев крестил детей и, пожалуй, всех бедных невест замуж с хорошим приданым выдал, — гордо улыбнулся Латри.

Айвазовский в этот день встал раньше обычного. Домашние и приехавшие накануне гости еще спали, когда он тихо прошел в мастерскую. Сегодня Иван Константинович чувствовал себя особенно бодро. На мольберте стояла начатая вчера картина. На холсте уже вырисовывался южный берег феодосийской бухты. Студеный ветер бушует… Тяжелое серое небо нависло над морем… Волна разбилась о берег и пенящимися потоками устремилась обратно — в море. Чтобы усилить ощущение движения, он поднимет гребень новой огромной волны до уровня линии горизонта. Даже выше. Серо-свинцовый цвет неба он сочетает с оливково-охристым цветом воды. А у самого горизонта тронет воду зеленовато-голубыми лессировками. В серой красочной гамме будет этот «Прибой».

Бог мой! Он так увлекся, что позабыл, какой нынче день. Вот уже скребется в дверь мастерской и вбегает четырехлетний внук, сын младшей дочери Жанны, — Котя. Только ему Айвазовский разрешает входить во время работы к нему в мастерскую.

— Дедушка! — Котя очень возбужден. — Дедушка, приехал Миша с друзьями. И у Миши на плече сидит большая птица. У нее нос вот такой!.. — Котя, согнув указательный палец, подносит его к своему носу, показывая, какой у птицы клюв. — Пойдем скорее!

— Так вот он какой, Айвазовский! — шепчет Калмыков Богаевскому, когда Иван Константинович в широком бархатном халате выходит к ним навстречу, держа за руку Котю.

Широкоплечий, чуть сутулящийся, но бодрый старик выше среднего роста. Живые, проницательные глаза карего цвета приветливо смотрят на них. Прорезанный глубокими морщинами большой выпуклый лоб, седые бакенбарды, вся осанка старика создают впечатление благородства и спокойного величия.