Айвазовский - Лев Вагнер

— Дедушка! — Миша Латри с орленком Яшкой на плече выступает из группы художников и подает Айвазовскому огромный букет цветов. — Иван Константинович, — поправляется он, — мои друзья и я поздравляем вас с днем рождения. Архип Иванович не смог приехать, но он просил нас передать вам пожелания здоровья и долголетия. И подарок вам прислал — этого молодого горного орла…

— Орел! Это орел, дедушка! — подпрыгивает Котя.

— Это да, конечно… Орлу морской живописи подарим горного орла! — раздается из группы художников густой бас Куинджи.

— Ты меня мистифицируешь, Миша. Архип Иванович здесь…

Айвазовский раздвигает художников.

— Где же он? — недоуменно вопрошает он всех.

Молодые люди смущены, а Латри с трудом сдерживает смех.

— Что вы, дедушка! Архип Иванович не приехал…

— Это, не верьте им, Иван Константинович! Я здесь, только они меня невидимым сделали… — снова басит откуда-то Куинджи.

— Ничего не понимаю! — Айвазовский поднимает портьеру.

— Признавайся, мистификатор, в чем тут загадка? — приступает он к Мише.

— А вечером у вас будет концерт? — отвечает ему вопросом внук.

— Будет. Приехали Спендиаров и Вержбилович. Но какое это имеет отношение к невидимке Куинджи?

— Самое прямое. Разгадка великой тайны наступит во время концерта. Согласны?

— Ну что ж мне с тобою делать? Запасусь терпением до вечера. А как зовут орленка?

— Яшка. Дедушка, я пойду на кухню, покормлю его мясом.

А то он меня за ухо щиплет. И нам подкормиться нужно. До парадного завтрака не выдержим. Можно нам просто на кухне?

— Конечно, можно… — Глаза Айвазовского смеются.

Молодые художники немного одичали за два месяца, проведенные в «поместье» Архипа Ивановича. Да и в Петербурге, в квартире учителя и в его мастерской, была более чем скромная обстановка.

Куинджи все время поддерживал начинающих художников. Не дожидаясь просьб о помощи, выручал попавших в беду собратьев по искусству, а на себя жалел истратить лишнюю копейку. Он и его жена вели студенческий образ жизни, прислуги у них никогда не было. В квартире стояла только самая необходимая простая мебель. Ни одна картина не висела на беленных известью стенах. Только комнатные растения скрашивали это спартанское жилье. Особенно любил Куинджи пышно разросшийся виноград, напоминавший ему родной юг, и кактус, который цвел необыкновенно ярко.

На себя и жену Архип Иванович тратил пятьдесят копеек в день. Не посещал театров и концертов. Сам музицировал дома на скрипке либо составлял трио и квартеты с учениками или с товарищами-живописцами. И еще одно развлечение было у него, потом оно превратилось в необходимость — общение с птицами. В Петербурге ровно в полдень, когда гремела крепостная пушка, он выходил на крышу дома и кормил из рук голубей, ворон, воробьев, ласточек, галок. А они без боязни садились ему на плечи, руки, голову. И хищные вороны сидели рядом с малыми слабыми птичками и не трогали их. Так жил известнейший художник.

Теперь ученики Архипа Ивановича растерялись в большом красивом доме прославленного мариниста. Миша Латри и тут был их гидом. Ряд комнат, украшенных произведениями искусства, выходили своими окнами и балконами на море. В большой белой зале с яркой оранжевой штофной мебелью были собраны бюсты и портреты с автографами и дружескими надписями от «великих мира сего», по замечанию Миши.

Из белой залы был выход на балкон, который Айвазовский называл «историческим». Действительно, развалины генуэзской башни придавали старинный колорит зеленому бульвару, бухте и синевшему за ней морскому простору. А на самом балконе была историческая примечательность: Миша показал товарищам турецкую бомбу, засевшую в стене во время бомбардировки Феодосии турками в январе 1878 года.

— Дедушка рассказывал, что осколком бомбы был разбит его бюст. Другой, находившийся там же бюст Пушкина остался невредим. Дедушка смеялся, что он в скульптурном изображении пал жертвой войны. Турки были настроены враждебно к художнику, который на многих картинах изобразил победы русского флота над турецким…

Химона, друживший с Мишей Латри, и Богаевский, житель Феодосии, чувствовали себя непринужденно и посмеивались над товарищами, которые буками смотрели на все прибывавших гостей. Многие гости были в орденах, лентах и звездах. Особенно смущали скромно одетых молодых художников красивые женщины в дорогих туалетах, заполнившие светлым роем весь дом.

— Со всей России, что ли, красавицы съехались к повелителю морей?.. Смотрите, братцы, Иван Константинович среди них, право же, как Нептун среди наяд… — зашептал Калмыков, когда появился помолодевший, одетый в адмиральский мундир Айвазовский. Он шел, опираясь на руку молодой женщины-армянки, необыкновенно красивой; их окружала свита красавиц. — Это вторая жена… Говорят, и первая красавица была… Да что вы притихли, друзья? Не держите себя как бедные родственники у богатого дяди!.. — продолжал Калмыков. — Вы разве не видели, как он сейчас на нас ласково смотрел. Уверен, что мы ему ближе и милее, чем все эти раззолоченные господа… Я, например, вечером на концерте робеть не буду. Очень мне хочется рассмешить до упаду Ивана Константиновича. Чтобы он хохотал так, как Архип Иванович хохочет от моих «шуточек»…

— Хотите, коллеги, посмотреть мастерскую дедушки? — предложил товарищам Латри.

Художники ожидали увидеть мастерскую, такую же роскошную, как жилые комнаты дома. Но перед ними была большая в виде неправильного четырехугольника комната, совсем пустая, стены выкрашены в темно-красный цвет. Мастерскую освещало единственное большое окно, которое выходило на пустынный двор. В комнате стояли только два мольберта, столик для кистей, шкаф для материалов и несколько стульев. На одном из мольбертов — картина со свежими красками. Ее серо-серебристая гамма как нельзя лучше передавала зиму у берегов Восточного Крыма.

— Эта мастерская убеждает меня, что осанка сановника и шитый золотом мундир — только внешнее… — задумчиво пробормотал Рылов.

— Ну и молодец, что быстро разобрался! — хлопнул его по плечу Калмыков.

Во время парадного обеда, продолжавшегося несколько часов, Миша Латри глазами показал друзьям на двух гостей, сидевших поблизости от Айвазовского. Иван Константинович часто обращался к ним, и глаза его при этом особенно теплели. Одному из них было с виду лет за сорок. В зачесанных кверху густых темных волосах серебрилось много седых прядей. Запоминались глубокие складки вдоль щек, твердый, проницательный взгляд, выразительные, энергичные руки. Другой гость был не старше двадцати пяти лет, светловолосый, в студенческом мундире, из-за стекол пенсне смотрели кроткие, наивные голубые глаза.

— Брюнет энергичного вида — это знаменитый виолончелист Вержбилович, — сообщил Миша. — А кроткий золотоволосый юноша — восходящая звезда, молодой композитор Александр Афанасьевич Спендиаров. Тетя Жанна будет сегодня петь его романсы, а с дедушкой он обычно исполняет старинные татарские песни. Дедушка играет на скрипке, а Спендиаров — на рояле. Замечательно у них получается!..

— Жаль, что Архип Иванович не приехал! Вот бы получил удовольствие! — досадовали художники.

Огромный зал со стеклянным потолком — галерея Айвазовского — был залит ослепительным электрическим светом. На стенах, окрашенных в пурпурный цвет, висели большие холсты художника — морские пейзажи, исторические и символические картины и портреты. Выделялось гигантское полотно, изображающее бушующее море. Из портретов работы Айвазовского там были портреты матери и отца художника, его брата Гавриила, портрет Казначеева, головка девочки и огромный портрет самого художника во весь рост с лентой через плечо. В глубине зала помещалась сцена, к которой вела лестница, по бокам украшенная изваяниями львов. Вблизи сцены и у стен были размещены скульптурные группы и статуи на античные сюжеты. У лестницы, ведущей через хоры в мастерскую и кабинет Айвазовского, на пьедесталах стояли два бюста художника. С середины стеклянного потолка спускалась люстра. Сцену закрывал занавес. На нем Айвазовский написал вид Венеции в лунную ночь с плывущими по каналам гондолами.

Концерт открылся живыми картинами, которые так любил Айвазовский. Картины представляли веселые сценки на улицах Неаполя и карнавал в Венеции. Среди молодых феодосийских красавиц, изображавших неаполитанок и венецианок, выделялась удивительной красотой Варвара Леонидовна Мазирова — дочь Леонида Егоровича Мазирова, племянника Айвазовского. Неожиданно в живых картинах принял участие орленок Яшка. Когда Миша Латри, одетый как погонщик осла, вышел со своим осликом на сцену, распевая неаполитанскую песенку, Яшка не пожелал остаться в одиночестве и уселся на тюк, прикрепленный к спине ослика. Оттуда он горделиво поглядывал на аплодирующих ему зрителей.