Меандр: Мемуарная проза - Лев Лосев

Все-таки в те дни в начале марта 53-го единственным не вымученным, а по-настоящему сильным чувством было желание как-то присоединиться к ходу истории. Как это сделать, было неясно, ясно было, что стояние перед гипсовой головой — это не то. Мой друг классом старше, Никита Сусло- вич, сказал: "Едем в Москву!" Ему удалось невероятное. Он подбил на поездку еще одного товарища, у того отец был заместителем военного коменданта Московского вокзала, и мы получили билеты на поезд. Этой радостью я и поделился, прибежав домой за вещами. И тут мама с И.В. буквально с применением силы заперли меня в комнате, где я от упускаемого шанса принять участие в истории разрыдался уж по-настоящему. Очень может быть, что они спасли мне жизнь, ведь даже здоровенный парень, борец в полутяжелом весе, Никита, который добрался-таки до похорон Сталина, еле выбрался живым из смертельной давки.

После почетного караула директор школы Лев Борисович велит мне идти в школьный радиоузел помогать Паше Гетманскому менять пластинки. Паша, веселый, прыщавый, приветливый парень, и радиотехникой увлекался, и фотографией. Закрывшись в тесном радиоузле, мы меняем пластинки и рассматриваем толстую пачку фотографий, недавно переснятых Пашей. Паша старался, но фотографии, переснятые с переснятых с переснятых, все равно мутноваты. Пухлые задницы, выпяченные в сторону объектива, волосатые женские отверстия над и под напряженными мужскими дрынами — грубая похабель, изготовленная, наверное, еще в начале века. Кое-что в этом роде мне приходилось видеть и раньше, но в таком количестве — впервые. Если бы мне был интересен психоанализ, я бы порассуждал о том, как желание испытать величественную скорбь смешалось в тот памятный день с похотью, разожженной порнографическими открытками, но психоанализ мне неинтересен.

Целительная Абхазия

Летом 1953-го, сразу после экзаменов за девятый класс, мы уехали с матерью в Абхазию, и там исцелился я от шизофренически двойственного отношения к тирану. Мне исполнилось шестнадцать лет, и в одночасье исчезла тяга к фантазированию, инфантильный эскапизм, а заодно и увлечение иерархиями, в том числе и той, с медальным генералиссимусом на верхушке. С тех пор всю жизнь ни к Сталину, ни вообще к царям, президентам и вождям народов у меня нет ни почтения, ни особого интереса. Талантливых людей среди них мало, а сочетание власти с бездарностью если и не всегда приводит к такой кровище, как правление Сталина, но к хорошему не приводит никогда. То и мило в демократиях, что власть в них рассредоточена и возможности заурядного лидера очень ограниченны. А талантливых за весь XX век было на весь мир, может быть три, а скорее два — Теодор Рузвельт в Америке и Уинстон Черчилль в Великобритании, насчет де Голля не уверен, мало знаю. Ханна Арендт просекла нечто большее, чем суть фашизма, когда пришла к выводу о банальности зла. Николай II не был маниакальным социопатом, как Ленин, был вполне приятным для семьи и узкого круга знакомых господином, но его бесталанность, банальность мышления обозначили "несоответствие занимаемой должности" трагического масштаба и открыли дорогу всем последующим бедам. Или нынешний, когда я пишу эти строки, правитель России. В налаженной демократической системе сдержек и противовесов он, с его очевидной организованностью, осторожностью, управленческой дисциплиной, был бы полезным главным чиновником страны. На самом же деле, не обладая гениальностью реформатора, он словно бы обречен творить зло: вытравил слабые ростки свободы — независимые от правительства СМИ, начала многопартийности да еще по уши влез в кавказскую бойню. Все они, и психопаты, вроде Гитлера, и незлые болтливые дядьки, вроде Хрущева, насквозь понятны, предсказуемы и как личности неинтересны. На вершину, откуда они всем видны, их возвела цепочка случайностей. С ними случай сыграл так, а с нами со всеми этак. Вот я, к примеру, случайно научился в Абхазии запрягать лошадь в телегу, что год спустя привело к знакомству с Ереминым, что привело к дружбе с Виноградовым, Уфляндом, Герасимовым, что на многие годы определило мою жизнь.

В Гудауты мы впервые приехали в 1950 году из Ялты, где я видел голого Сталина. В окрестностях Сухуми было какое-то секретное военное конструкторское бюро. И.В. ездил в командировку. Он там работал с бароном фон-имени-не-помню. Барона вывезли в СССР, как ракетостроителя Вернера фон Брауна в США. О жизни ученого пленника И.В. рассказывал восторженно: особняк, теннисный корт. Возвращался И.В. загорелый, с фруктами и бочонком кислого вина. В то лето командировку на юг И.В. совместил с отпуском, приехал за нами в Ялту и повез в Гудауты, где снял жилье. Ехали из Ялты в Сухуми на огромном дизель-электроходе "Россия", который был того же трофейного происхождения, что и барон. Восемь лет спустя мы на том же корабле катались с Ниной — из Сочи в Батуми.

Комнату И.В. снял у абхазской семьи Отырба (ударение на первом слоге). Отырба жили в просторном доме, построенном по тамошнему обычаю на столбах. У них были лошадь, корова, козы, домашняя птица, сад, конечно. Имя хозяина было Казак. Имен молчаливой и насмешливой его жены и дочери, девушки лет восемнадцати, не помню, а мальчика, моего сверстника, звали просто Витя. Принимали они нас скорее как гостей, чем дачников. Все время норовили угостить. Мы часто с ними ужинали во дворе — мамалыга, слоистый овечий сыр. Все приправлялось аджикой, которую я полюбил на всю жизнь. Пили их домашнее вино, вроде божоле.

Казак был крепкий мужчина лет пятидесяти. Хочется сказать: немногословный, но как-то при этом он ухитрился немало поведать нам о своей жизни (под ироническими взглядами жены). Был он весьма остроумен. Когда мы были приглашены ужинать во второй раз, И.В. решил, что неудобно с пустыми руками, и вынес к столу бутылку марочного крымского муската "Красный камень", приобретенную в Ялте. Казак вежливо пригубил сладкий напиток, но было видно, что удовольствия это ему не доставило. И.В. расстроился, стал показывать Казаку этикетку: "Ты посмотри, Казак, это же хорошее вино, выдержанное, ему десять лет". "Было бы хорошее, десять лет бы не простояло", — сказал Казак.

По рассказам Казака выходило, что до революции жили они зажиточно, солидно. Когда царская семья отдыхала в Гаграх, его с несколькими другими мальчиками нарядили в черкески и повезли играть с царевичем. (Много лет спустя я работал наборщиком-корректором в американском издательстве "Ардис", набирал там первое неподцензурное издание "Сандро из Чегема" и в великой эпопее Искандера узнавал и рассказы Казака Отырба, и ту Абхазию, которую Казак нам тогда показал; я был уверен, что наш