Осенний мост - Такаси Мацуока

Произнося эти слова, он смотрел прямо ей в глаза.

Шестеро друзей собрались вместе перед отплытием «Вифлеемской звезды». Гэндзи, Хэйко, Хидё, Ханако, Эмилия и Старк поклонились и осушили маленькие, предназначенные для церемоний чашечки сакэ. Год пролетел быстро, и за это время многое изменилось.

Хидё, гуляка, игрок и бездельник, стал главой телохранителей князя. Он проявил мужество в яростных сражениях на перевале Миё и у стен монастыря Мусиндо. Никто не разглядел подобных достоинств, скрытых в той ленивой бездари, какой прежде был Хидё. Никто, кроме князя Гэндзи, который неожиданно для всех повысил Хидё в ранге.

— Господин Хидё, — произнес Гэндзи. — Хорошо звучит, не правда ли?

Когда Хидё был назначен на должность главы телохранителей, он был одновременно с этим наделен землей. А следовательно, теперь его следовало именовать господином.

Лицо Хидё сделалось красным, словно седалище горной макаки.

— Я никак не могу к этому привыкнуть, мой господин. Я чувствую себя самозванцем.

Все рассмеялись — по-доброму. Все, кроме Гэндзи. Он заговорил, и то, что он говорил тихо, лишь подчеркивало серьезность его слов.

— Ты ни в коем случае не самозванец. Я не знаю более искреннего человека, чем вы, господин Хидё. И думаю, что я за всю жизнь не встречу никого, кто превзошел бы вас в этом отношении, разве что, быть может, будды и боги.

Кровь мгновенно отхлынула от лица Хидё, а глаза увлажнились, и плечи поникли. Бесстрашный и стойкий в битве, он так легко давал волю слезам в волнующие моменты, что подчиненные прозвали его «командир Кабуки».

Ханако быстро вмешалась в происходящее, чтобы предотвратить надвигающийся поток слез. Она за этот год превратилась из служанки в жену Хидё и мать их новорожденного сына, Ивао. Она потеряла у Мусиндо руку, но не свою грацию и очарование. Если малыш унаследует силу отца и мудрость матери, он станет воистину необыкновенным человеком. Кто бы мог представить, что эти двое станут такой прекрасной, гармоничной парой? Кто, если не сам Гэндзи, лично устроивший их брак?

Хэйко ничего не могла с собой поделать: ей виделась в этом горькая ирония. Он сумел свести воедино двоих людей, даже не думавших друг о друге, но в том, что касалось ее, Хэйко, он не смог придумать ничего лучше, кроме как отослать ее прочь.

— Господин Гэндзи, вам следовало бы вместо титула пожаловать ему театр, — сказала Ханако. — Мой талантливый муж способен расплакаться легче, чем самые искусные героини сцены.

В театре Кабуки актерами были только мужчины. То есть, женские роли играли они же, и это считалось наивысшим искусством.

— Хидё в роли гейши! — воскликнул Гэндзи. — Что ты на это скажешь, Хэйко?

Теперь смеялись все, включая самого Хидё, который позабыл о своих слезах, лишь представив нарисованную князем картину.

— Ты — добрый друг, Хидё, — подключился к разговору Мэттью Старк, — но вот что я тебе скажу: мне случалось видывать в Западной Вирджинии пугала, одетые лучше, чем ты.

Старк был христианским миссионером, который приехал в Японию, чтобы убить, исполнил свое намерение, и теперь возвращался к себе на родину на том же самом корабле, который увозил Хэйко с ее родины. Смягчило ли свершившееся возмездие боль его потерь? Принесло ли оно ему покой? Боль, проступающая в его глазах всякий раз, когда он слышал детский смех или видел улыбку ребенка, говорила, что нет. Его потеря, какой бы она ни была, была столь велика, что он слышал голоса своих мертвых и видел их лица более ясно, чем живых. Даже когда он смеялся — вот как сейчас, — Хэйко видела, что этот человек скорее мертв, чем жив, невзирая на то, что сердце упорно бьется в его груди. Такие люди долго не живут. Это видно всем. Всем, кроме Гэндзи, который доверил Старку охранять крупную сумму золотом, которую отсылал с ним в Америку, чтобы тот стал его торговым агентом там.

Во взаимоотношениях Хэйко и Старка существовало безукоризненное, печальное равновесие, не так ли? Он потерял все, что имело для него значение, и с ней вот-вот должно было произойти то же самое.

— Если существует рынок красивых чучел, — сказал Гэндзи, — возможно, вам стоило бы туда заглянуть.

— Может, и загляну, — отозвался Старк. — Если время будет.

— Мы много лет будем партнерами, — сказал Гэндзи. — У нас хватит времени для множества вещей. Быть может, даже настанет такой день, когда каждый из нас будет говорить на языке другого с такой же легкостью, как на собственном.

Губы Старка изогнулись в улыбке, но глаза его остались печальны.

— По правде говоря, я и на своем-то языке не больно хорошо говорю. Слишком много лет я провел в седле, и слишком мало было вокруг людей, знающих, как говорить правильно.

А что же сама Хэйко? На двадцатом году жизни она находилась в расцвете своей красоты и была самой знаменитой гейшей Эдо, столичного города сёгунов; о ней уже складывали легенды, как о прославленных куртизанках, принцессах и благородных дамах былых времен. Слава о ее отваге, зримом доказательстве ее необычайного физического совершенства, изысканность ее манер, изящество, с которым она совершала даже самые обыденные действия, и — быть может, самое поразительное, — отсутствие всякой напускной надменности, часто встречающейся у менее красивых гейш, — все это, вместе взятое, делало ее неотразимой почти для любого мужчины. Любого, кроме Гэндзи, который отсылал ее в Америку вместе со Старком, как предполагалось — для того, чтобы основать там опорный пункт для клана, но на самом деле — просто отсылал ее прочь.

Почему?

Этого Хэйко не знала. Она знала, что он любит ее. Это видно было по тому, как смягчался его взгляд при каждом взгляде на нее, как он медлил, пытаясь продлить каждое прикосновение к ней, какая нежность звучала в каждом его слове, в отчаянном желании, с которым он сдавался ей в каждую ночь страсти. И все же он отсылал ее прочь.

Что-то изменилось в Мусиндо. Когда Гэндзи вернулся с той, последней встречи с Каваками Липким Глазом, что-то в его отношении к ней переменилось. Не то, чтобы он сделался холоднее или отдалился. Перемены были не из тех, какие легко заметить и разложить по полочкам. Нет, они были почти неощутимы. Хэйко смогла уловить их лишь благодаря своей отточенной наблюдательности. Об угасании любви речь не шла, поскольку за прошедший год их любовь лишь усилилась. Течение сделалось сильнее, но поток вместо того, чтобы нести их рядом, разносил их в разные стороны.

Почему? Гэндзи знал. Он знал многое, чего не знал никто больше. Но он ничего не говорил. Всякий раз, когда Хэйко спрашивала его об этом, он говорил, что ему нечего сказать.