А есть а - Айн Рэнд

Дамы и господа, богатство Д'Анкония, величайшее в веках, легендарное состояние перестало существовать. Народным республикам Чили и Аргентина досталась не золотая заря процветания, а груды мусора и толпы безработных.

Нет никаких сведений о судьбе и местонахождении сеньора Франциско Д'Анкония. Он исчез, не оставив ничего, даже прощального письма.

«Благодарю тебя, мой дорогой, благодарю тебя от имени последнего из нас, даже если ты этого и не услышишь, даже если это тебе безразлично…» – это не было произнесено, это звучало безмолвное моление в ее душе, и адресовано оно было юноше со смеющимся лицом, которого она знала в шестнадцать лет.

Она заметила, что прильнула к радиоприемнику, словно слабое биение радиоволн в нем обеспечивало связь с живыми силами земли, частицу которых оно излучало, наполняя ими на короткое время комнату, где все умерло.

Как отдельные отголоски страшного взрыва, до нее донеслись звуки, которые издавал Джим, – полустоны, полукрики, полурычание. Потом она увидела, как сотрясаются его плечи над телефоном, и услышала, как он вопит искаженным голосом:

– Но ты, Родриго, утверждал, что дело абсолютно надежное! Знаешь, сколько я в него всадил? – Раздался звонок другого телефона на его столе, и он стал кричать в другую трубку, держа в руке первую: – Заткни свою пасть, Орен! Что тебе делать! А мне какое дело, черт бы тебя по брал!

В кабинет ворвались люди, и Джим, то умоляя, то проклиная, кричал в трубку:

– Соедините меня с Сантьяго!.. Соедините через Вашингтон!

Где-то на периферии сознания Дэгни представляла себе, в какую игру играли и проигрывали люди у этих раскаленных телефонов. Они казались ей такими далекими, что представлялись крошечными запятыми под линзами микроскопа. Странно, что они ожидали, что их будут принимать всерьез, когда на земле существует Франциско Д'Анкония.

Отблеск этого взрыва она видела на лице каждого, кого встречала в этот день, на лицах всех, кто попадался ей навстречу в тот вечер на темных улицах. Если Франциско был нужен грандиозный погребальный костер в память «Д'Анкония коппер», думала она, то он добился своего. Он горел и здесь, на улицах Нью-Йорка, единственного города на земле, еще способного понять, что произошло, – на лицах людей, в приглушенных голосах, в перешептываниях, напоминающих потрескивание маленьких язычков большого пламени. Лица светились и торжеством, и отчаянием; пламя было зыбким, на лицах плясали колеблющиеся тени, казалось, отброшенные пламенем далекого пожара. Кто-то был напуган, кто-то возбужден и сердит, большинство были встревожены, чего-то ждали, не зная, чего можно ожидать, но все понимали, что случилось нечто гораздо более серьезное, чем производственная катастрофа. Все понимали, что это значит, но не хотели ни признаться, ни выразить это словами. Все принимали случившееся с долей юмора, с иронией и вызовом, с горьким смехом обреченных жертв, чувствующих, что они отомщены.

Это она увидела и на лице Хэнка Реардэна, с которым встретилась в этот вечер за обедом. Когда он шел ей навстречу, высокий и уверенный, единственный человек, который, казалось, чувствовал себя как дома среди дорогого убранства знаменитого ресторана, она видела, как сквозь суровость его мужественного лица пробивался живой интерес, энтузиазм юноши, открытого очарованию неизведанного. Он не говорил о событии дня, но она знала, что оно не переставало занимать его.

Они встречались всякий раз, когда он приезжал в город, проводя вместе эти короткие, редкие вечера. Общее прошлое все еще жило в их сердцах, и оба признавали это. Оба не видели будущего в своей работе и общей борьбе, но им придавало сил сознание, что они союзники, их поддерживал факт существования друг друга.

Он не хотел упоминать о сегодняшнем событии, не хотел говорить о Франциско, но, когда они уселись за стол, она заметила, что еле сдерживаемая улыбка все время порывалась раздвинуть мышцы его худого лица. Она понимала, что он имел в виду, когда он вдруг тихо и как бы невзначай, но тоном явного восхищения произнес:

Он-таки сдержал свою клятву.

Клятву? – изумилась Дэгни, вспомнив о надписи на электростанции Атлантиды.

Он сказал мне: «Клянусь женщиной, которую я люблю, что я ваш друг». И он им был.

И есть.

Реардэн покачал головой:

Я не имею права думать о нем. Не имею права принять то, что он сделал, как акт в мою защиту. И все же… – Он замолчал.

Но так и есть, Хэнк. В защиту нас всех, и тебя прежде всего.

Он посмотрел в сторону, на город. Они сидели рядом с огромным стеклом, ограждавшим их от безграничного пространства и улиц, отделенных от них шестьюдесятью этажами. Город казался поразительно далеким, он расстилался вдаль крышами низкорослых домов. На расстоянии нескольких кварталов на погруженной в темноту башне, на одном уровне с ними висело светящееся табло календаря, отсюда оно выглядело не маленьким, внушающим тревогу прямоугольником, а громадным, придвинутым к ним экраном, залитым мертвенно-белым ярким светом, проступившим через пустой фон огненными знаками: второе сентября.

– Мое производство работает на полную мощность, – сказал Реардэн безразличным тоном. – Они сняли с моих заводов ограничительные квоты – на ближайшие пять минут, по-видимому. Не знаю точно, какие из своих постановлений они временно отменили, да вряд ли они и сами это знают, теперь законность мало кого заботит. Уверен, я нарушаю нынешние законы не менее чем по пяти-шести пунктам, но никто не может этого ни доказать, ни опровергнуть. Что я точно знаю, так это то, что нынешний главный бандит велел мне развести пары на полную мощность. – Он пожал плечами. – Когда его завтра вышибет другой громила, меня, возможно, прикроют за незаконные действия. Но в соответствии с планированием экономики на данный временной интервал меня нижайше попросили выдавать мой металл в любом количестве и любым угодным мне способом.

Она обратила внимание, что время от времени на них исподтишка бросают любопытные взгляды. Она замечала это и раньше, со времени своего выступления по радио, с тех пор как они стали открыто появляться вдвоем на людях. Вместо осуждения, которого он опасался, в поведении людей чувствовалась какая-то неуверенность, неуверенность в собственных моральных принципах и трепет перед этими двоими, которые осмеливаются не сомневаться в своем праве. Люди смотрели на них с тревожным любопытством, завистью, уважением и опасением нарушить некое неведомое, но жесткое, безоговорочное правило. Некоторые смотрели, почти извиняясь и словно говоря: «Пожалуйста, простите нас за то, что мы женаты». Но находились и такие, кто смотрел на них не просто сердито, а злобно. Некоторые же открыто восхищались.

Дэгни, – вдруг спросил он, – как ты думаешь, он в Нью-Йорке?

Нет, я звонила в отель «Вэйн-Фолкленд». Мне сказа ли, что бронь на его люкс кончилась месяц назад и он ее не возобновлял.

Его ищут по всему свету, – улыбаясь, сказал он. – Но им никогда не найти его. – Улыбка исчезла с его лица. – Мне тоже. – Он снова перешел на ровный, бес страстный, деловой тон: – Так вот, заводы работают, а я нет. Я только и делаю, что мечусь по всей стране, как гон чая, отыскивая, где можно незаконным путем достать сырье. Лгу, упрашиваю – все что угодно, лишь бы раздобыть несколько тонн руды, угля, меди. Они не сняли ограничений на нужное мне сырье. Им известно, что я даю больше металла, чем позволяют выделенные мне квоты. Но им все равно. – Он добавил: – Они думают, что мне не все равно.

Устал, Хэнк?

Надоело до смерти.

А когда-то, подумала она, его ум, энергия, неисчерпаемая предприимчивость были отданы делу подчинения природных сил и ресурсов интересам лучшего будущего для людей; теперь же их переключили на преступные действия. Сколько же можно терпеть такую перемену?

– Становится почти невозможно достать железную руду, – равнодушно сообщил он, потом, вдруг оживившись, добавил: – А теперь будет невозможно достать медь. – Он ухмыльнулся.

Интересно, подумала она, как долго сможет человек работать вопреки себе, работать, несмотря на то что в глубине души желает не успеха, а провала.

Она поняла ход его мысли, когда он сказал:

Я не рассказывал тебе, что видел Рагнара Даннешильда?

Он сам мне сказал.

Что ты говоришь? Где ты его могла… – Он остановился. – Ну конечно… – Голос его напрягся и на минуту прервался. – Он наверняка один из них. Ты не могла не встретить его. Дэгни, что они собой представляют, эти люди, которые… Нет, не отвечай мне. – Немного погодя он добавил: – Значит, я встречался с одним из их представителей.

– Ты встречался с двумя. Ответом ей была долгая пауза.

Конечно, – сказал он наконец потускневшим голо сом. – Мне надо было догадаться… Просто я не хотел признаться себе, что понимаю… Так он был их вербовщиком?

Одним из самых первых и лучших.

Он цокнул языком, в этом звуке выразились горечь и тоска по несбывшемуся.