А есть а - Айн Рэнд

Шахтеры и железнодорожники застыли в изумлении, когда обнаружили, что среди всего их сложного оборудования: электромоторов, буров, насосов, подъемников, измерительной аппаратуры, прожекторов, нацеленных в недра и складки горы, – не нашлось кабеля, чтобы вновь пустить кран. Все остановилось, как океанский лайнер, двигатель которого мощностью в десять тысяч лошадиных сил идет вразнос из-за отсутствия одной шпонки.

Дежурный по станции, молодой человек с ловким телом и резким голосом, сорвал медный кабель с помещения станции, и кран снова заработал. Руда с грохотом посыпалась в вагоны, а в окнах станции, с трудом разгоняя вечерние сумерки, дрожали слабые огоньки свечей.

– Свяжись с Миннесотой, Эдди, – нахмурясь, сказала Дэгни, задвигая ящик со своей картотекой. – Распорядись, чтобы они переправили половину резервного кабеля из своего отделения в Монтану.

О Господи! Дэгни, ведь скоро самая страда…

Они, я думаю, обойдутся. Мы не можем позволить себе потерять ни единого поставщика меди.

Но я кручусь! – завопил Джеймс Таггарт, когда Дэгни в очередной раз напомнила ему о дефиците ресурсов. – Я пробил, чтобы нас включили в первоочередной список на поставки меди – по первой заявке, максимально возможный объем; я дал тебе все карты в руки, все документы и полномочия, право реквизиции запасов. Что тебе еще надо?

Медный кабель.

Я сделал все что мог! Меня не в чем обвинить!

Она не спорила. На ее рабочем столе лежала утренняя газета, в глаза ей бросилась заметка на последней странице: в штате Калифорния принят чрезвычайный закон помощи безработным, по которому каждая корпорация должна выплачивать штату на эти цели пятьдесят процентов своего дохода в качестве чрезвычайного налога, первоочередного относительно других налогов. Нефтяные компании штата прекратили свое существование.

Не беспокойтесь, мистер Реардэн, – вещал по теле фону бархатный голос из Вашингтона, – я для того и звоню вам, чтобы вы не волновались.

Из-за чего? – недоумевая, спросил Реардэн.

Из-за временной неразберихи в Калифорнии. Мы это немедленно выправим. То, что там произошло, будет квалифицировано как незаконные действия местных властей. У правительства штата нет полномочий вводить налоги в ущерб федеральным. Мы проведем переговоры и все уладим, а пока, мистер Реардэн, если вас обеспокоили непатриотичные слухи о нефтяных компаниях Калифорнии, хочу сообщить вам, что «Реардэн стил» включена в приоритетный список высшей категории на поставки нефти. Вы имеете первоочередное право на нефть, первоочередное, мистер Реардэн, и я хотел, чтобы вы знали об этом; этой зимой вам не надо беспокоиться о топливе.

Реардэн повесил трубку, обеспокоенно нахмурясь, но не из-за топлива или судьбы калифорнийских нефтяных компаний – катастрофы такого рода стали делом привычным, – а из-за того, что стратеги из Вашингтона сочли необходимым ублажать его. Это было что-то новенькое, и он спрашивал себя, что бы это значило. Опыт долгих лет борьбы научил его, что немотивированная вражда не так страшна, как немотивированная забота. За ней всегда крылась опасность. Это предчувствие вновь нахлынуло на него, когда, проходя между заводскими строениями, он заметил пригнувшуюся фигуру, которая застыла в позе, сочетавшей наглый вызов с ожиданием крепкой и заслуженной порки. Он узнал своего брата Филиппа.

С тех пор как уехал в Филадельфию, Реардэн не бывал дома и не получал известий от родственников, чьи счета исправно оплачивал. Последние несколько недель он с удивлением замечал, что Филипп постоянно шатается по цехам без всякой видимой причины. Он не мог понять, то ли брат избегает попадаться ему на глаза, то ли намеренно крутится на заводе с этой целью. Можно было подумать и то и другое. Ему не приходило в голову, с чего бы это, разве что внезапная забота о брате, ранее Филиппу вовсе несвойственная.

Первый раз в ответ на недоуменный вопрос: «Что ты здесь делаешь?» – Филипп ответил уклончиво и неопределенно:

Я же знаю, что тебя не обрадует, если я появлюсь у тебя в кабинете.

Тебе что-нибудь надо?

Нет, ничего… правда, вот… мама о тебе беспокоится.

Она может позвонить мне, когда захочет.

Филипп не ответил, но не очень убедительно, из приличия стал расспрашивать о делах, здоровье, работе. Его вопросы были как-то странно бессмысленны – они относились не к самому делу, а вертелись вокруг его, Реардэна, отношения к делу. Реардэн прервал разговор и отослал Филиппа прочь, но у него осталось смутное досадное ощущение чего-то непонятного.

Во второй раз в качестве единственного объяснения Филипп сказал:

Нам просто хочется знать о твоем отношении.

Кому нам?

Ну… маме и мне. Время непростое и… в общем, мама хочет знать, как ты ко всему этому относишься, как тебе все это нравится.

Передай ей, что не нравится.

Слова, казалось, как-то особенно поразили Филиппа, будто он получил именно такой ответ, какого боялся.

– Иди-ка отсюда, – устало велел ему Реардэн, – и в следующий раз, когда захочешь меня увидеть, договорись о встрече и приходи ко мне в офис. Но только если у тебя есть что сказать. Тут не место обсуждать, кому что нравится или не нравится.

Филипп не позвонил, но снова появился на территории завода, слоняясь среди гигантских мартенов с виноватым и высокомерным видом, будто одновременно и прогуливаясь, и вынюхивая что-то.

Но у меня есть что сказать! Я по делу! – торопливо затараторил он в ответ на сердитый выговор Реардэна.

Почему же ты не пришел ко мне в офис?

Я там тебе не нужен.

Здесь ты мне тоже не нужен.

Я просто… просто не хочу навязываться и отнимать у тебя время, ты ведь так занят и… ты ведь действительно очень занят?

Ну и?..

Я… в общем, мне нужна работа.

Он произнес это агрессивным тоном и чуть отступил назад. Реардэн смотрел на него, никак не реагируя.

– Генри, мне нужна работа, я имею в виду работу здесь, на твоих заводах. Ты должен меня как-то пристроить. Я нуждаюсь в работе, мне надо зарабатывать на жизнь. Я устал жить на подачки. – Он с трудом подыскивал слова и говорил обиженным и вместе с тем умоляющим тоном, как будто необходимость оправдывать просьбу воспринималась им как несправедливое посягательство на его права. – Я хочу сам зарабатывать на жизнь, мне нужно на что-то жить, иметь постоянный заработок. Я не прошу о благодеянии, я прошу дать мне шанс.

Тут завод, Филипп, а не казино.

Что?

Здесь работают, а не рассчитывают на шанс.

Я ведь и прошу дать мне работу!

Почему я должен дать ее тебе?

Потому что я в ней нуждаюсь!

Реардэн показал на красные языки пламени, которые вырывались из черного тела домны – воплощенного в жизнь замысла из стали, глины и пара, – поднимаясь на высоту четырехсот футов.

– Я нуждался в этой домне. Но получил ее не потому, что нуждался в ней.

На лице Филиппа было такое выражение, как будто он не слышал.

Официально ты не имеешь права брать на работу, но это формальность, если ты меня примешь, мои друзья не станут придираться, одобрят без проблем и… – Что-то в лице Реардэна заставило его замолкнуть, а потом серди то спросить: – В чем дело? Что я сказал не так?

Дело в том, что ты не сказал.

Извини, не понимаю.

В том, что ты избегаешь сказать.

В чем же?

В том, что от тебя мне нет никакой пользы.

Так для тебя это… – начал было Филипп с видом попранной добродетели.

– Да, – сказал, улыбаясь, Реардэн, – для меня это главное.

Глаза Филиппа забегали; когда он снова заговорил, голос его звучал так, будто он неуверенно шарил вокруг, выхватывая случайные фразы:

Каждый имеет право на обеспеченную жизнь… Как же я ее получу, если никто не даст мне шанс?

А как я ее получил?

Я же не получил в наследство сталелитейный завод.

А я получил?

Я смогу делать все, что ты… если ты меня научишь.

А кто научил меня?

Почему ты все время твердишь одно? Ведь я не говорю о тебе.

А я говорю.

Через минуту Филипп пробормотал:

– Тебе-то хорошо, ни о чем не надо беспокоиться. Это мне приходится думать о средствах к существованию.

Реардэн показал на группу людей, работавших в зареве горна:

Ты можешь делать то, что делают они?

Не пойму, к чему ты клонишь?

Что случится, если я поставлю тебя горновым, а ты мне запорешь плавку?

Что важнее, твоя плавка или мой пустой желудок?

Как ты предлагаешь набить желудок, не сварив стали?

Филипп изобразил на лице упрек.

Сейчас я не в состоянии спорить с тобой, ведь у тебя в руках все козыри.

Тогда не спорь.

Что?

Закрой рот и двигай отсюда.

– Но я хотел… – Он осекся. Реардэн насмешливо улыбнулся:

Ты хотел сказать, что это я должен придержать язык, потому что сила на моей стороне, что я должен уступить тебе, потому что у тебя ничего нет за душой.

Что за странная, грубая манера формулировать этические нормы!

Но ведь именно в этом суть твоей этики?