Точка опоры - Афанасий Лазаревич Коптелов

Поезд врезался в Альпы, и путешественники не отрывались от окон.

— Мариценька, смотри, какая прелесть! А вот здесь еще красивее! — Зина схватывала Надю то за руку, то за плечо. — Посидеть бы на камушке возле этой речки! Вон на том. Правда? Или — на этом.

— Нам хотелось нынче в горы — не удалось.

— А я бы все бросила. Хоть на неделю.

Горы сияли в своем радужном осеннем одеянии, смотрелись в зеркала озер: изумрудные пятна перемежались с золотистыми, малахит соседствовал с бирюзой. И Зинаида Павловна полушепотом, чтобы не обращать на себя внимание соседей по купе, подзывала Засулич:

— Велика Дмитриевна, идите полюбоваться.

— Это вам в невидаль, — отзывалась та, не отрываясь от французского журнала, — а мне за двадцать-то три года здешние красоты осточертели. Лучше бы луг с белыми ромашками до самого горизонта. То действительно была бы красота неописуемая!

Мартов, сидя в купе лицом к лицу с Кржижановским, хрипловато, вполголоса читал свой «Гимн новейшего русского социалиста», недавно напечатанный под псевдонимом Нарцисса Тупорылова:

Медленным шагом.

Робким зигзагом,

Не увлекаясь,

Приспособляясь.

Если возможно,

То осторожно,

Тише вперед.

Рабочий народ!

— Остро! — похвалил Глеб Максимилианович. — Не в бровь, а в глаз этим самым рабочедельцам! Вот бы прочитать перед ними. И во весь бы голос.

— Опасно — бороду выдернут!

Владимир Ильич, посмотрев в окно купе, отправлялся в коридор:

— Ну, что у вас тут? Опять озеро? А на той стороне уже снежные вершины! Горят под вечерним солнышком!

И Надя с Зиной спешили к тому окну. Потом возвращались в коридор: не упустить бы что-нибудь сверхкрасивое.

В Цюрихе их поджидал Плеханов. Владимир Ильич обрадовался: в борьбе с «экономизмом» они оставались твердыми единомышленниками. Сил прибавилось — дискуссия облегчится.

Но Георгий Валентинович был чем-то озабочен. Что с ним?

— А вы еще не знаете? — спросил тот и достал из внутреннего кармана сюртука десятый номер «Рабочего дела». — Так вот, полюбуйтесь: два выстрела в наш стан! Из крупнокалиберных мортир!

Авторы двух статей, яростно нападая на «Искру», крикливо отстаивали все ту же «свободу критики» марксизма, восхваляли бернштейнианцев и доморощенных «экономистов», отстаивали свою беспочвенную теорию стихийности рабочего движения. И Георгий Валентинович сказал, что они, искровцы, приехали сюда зря, что ни о чем договориться не удастся.

А не встретиться с рабочедельцами они не могли. Пошли в кафе, где заранее был снят отдельный кабинет. По пути туда увидели профсоюзный спортивный зал, в котором рабочие учились фехтованию. Они были вооружены бутафорскими шпагами и щитами.

— Вот и мы будем так же, — усмехнулся Плеханов. — Понятно, в будущем. После полной победы.

— А сейчас придется скрестить идейные рапиры, — сказал Владимир Ильич.

— Да, уж как водится, — отозвался Плеханов.

Искровцы не были одинокими — статьи «Рабочего дела» возмутили представителей революционной организации «Социал-демократ», они-то и начали разговор. Рабоче-дельцы возражали шумно и запальчиво. Им с не меньшей запальчивостью отвечал Мартов. Он так кипятился, что даже сорвал с себя изрядно потрепанный галстук. Плеханов сидел, скрестив руки, и окидывал всех неторопливым орлиным взором.

Ульянов говорил с такой уверенностью в своей незыблемой позиции, с таким спокойствием, что даже его картавинка чувствовалась меньше, чем обычно. Он давно и глубоко был убежден, что без идейной основы невозможно вести речь о каком-либо объединении, а последние статьи и только что прозвучавшие филиппики рабочедельцев ясно показали ему, что примирение невозможно.

Слушая друга, Глеб Максимилианович ловил однажды уже читанные фразы, глубоко запавшие в память: «Это из рукописи его будущей брошюры», «И это оттуда». Про себя отмечал: «Хорошо подготовился Володя!» А Зина, сидя рядом, то и дело подталкивала мужа локтем в бок и едва удерживалась, чтобы не шепнуть: «Отлично! Помнишь, в Ермаковском? Вот так же терпеливо и весомо».

Рабочедельцы не унимались, перебивали с крикливой горячностью.

Плеханов выжидал, как прославленный на кругу борец, которому предстоит положить противника на обе лопатки. Когда настала эта минута, он медлительно поднялся и, кашлянув в кулак, заговорил размеренно, с холодной чеканностью в голосе. Полные достоинства жесты его были явно рассчитаны на эффект.

Кржижановские впервые слышали его и, переглядываясь, восторгались ораторской опытностью и отточенной изящностью фраз. Но от его речи, богато сдобренной крылатой латынью, веяло холодком, и противники, хотя и отдавали должное остроумию оппонента, явно не собирались складывать оружие. Даже на короткое перемирие не оставалось надежды. Приближался окончательный разрыв революционного искровского направления с оппортунистическим, оставалось только объявить войну. Вечером набросали текст заявления, осуждающего рабочедельцев за их возвращение «к прежним заблуждениям», за неспособность «обеспечить политическую устойчивость своего органа». Объединение с такой организацией было немыслимо.

На следующий день, огласив заявление, искровцы покинули совещание. Одновременно с ними ушли и представители заграничной организации «Социал-демократ».

Когда искровцы остались одни, Мартов сказал:

— Напрасно потеряли время!

— Нет, не напрасно, Юлий, — возразил Владимир Ильич. — Теперь испробовано все, и наша совесть чиста. Можем объявлять войну.

Для него это означало — как можно скорее закончить и выпустить в свет брошюру «Что делать?». Наступать! Всеми силами защищать чистоту марксизма.

Поездка не была напрасной еще и потому, что вместе с группой «Социал-демократ» они создали Заграничную лигу революционной социал-демократии.

Пока жили в Цюрихе, каждую свободную минуту любовались озером. За бирюзовой гладью темнела узенькая полоска леса, над ней возвышался горный хребет, закутанный снегами.

Перед расставанием Кржижановские и Ульяновы вышли погулять на набережную, отделенную от обрыва невысокой чугунной решеткой.

На синем просторе как бы дремлющего озера белели островерхие паруса легких, как птицы, яхт. Возле самого берега плавали прикормленные лебеди, ждали, когда им бросят горсть хлебных крошек. Часто пролетали чайки, чуть не задевая воду острыми концами крыльев.

В обеденный час набережная оказалась почти безлюдной и можно было без опасения разговаривать по-русски:

— Итак, Глебася, впереди — Самара?

— Твердо. Город мне знаком с детства.

— Вот и отлично. Только, пожалуйста, поскорее.

— Сдам в Тайге дела, заметем следы и сразу — на Волгу. Сожалею, Володя, лишь об одном: Самара город купеческий, промышленности почти нет. А хотелось бы самим среди рабочих…

— Я тебя понимаю, дорогой мой Глебася. Очень понимаю. И самому хотелось бы, но… — Пожал плечами. — А ваше с Зинаидой Павловной дело — не увлекаться широкой агитацией в самой Самаре. Для конспирации даже лучше, если там на известное время будет тишь да гладь.

За разговором они не заметили, как по озеру побежала мелкая рябь, с гор хлынул прохладный ветерок.

— Создайте там искровский организационный центр для всей России, — продолжал Владимир Ильич. — Литературой