Ференц Лист - Мария Залесская

В самом начале мая Лист вернулся в Веймар, где практически всё время стал посвящать композиторскому творчеству. Он работал над новой симфонической поэмой «Гамлет» (Hamlet), премьера которой состоялась под его управлением 25 июня в веймарском придворном театре. Это сочинение можно поставить одним из первых в ряду «поздних» произведений композитора. Стиль «позднего Листа» в «Гамлете» ощущается значительно сильнее, чем в близких по времени создания «Идеалах» и «Битве гуннов», что наглядно демонстрирует очередной значительный скачок в эволюции его композиторского таланта. Вот только его истинных ценителей было по-прежнему мало…

Как обычно, в Альтенбург приехало много гостей, среди них — Александр Серов. Важно отметить, что даже такого профессионала, как Серов, в Листе в первую очередь восхищал его исполнительский гений. Александр Николаевич, страстный поклонник творчества Вагнера, ставший идейным провозвестником его идей в России, так и не сумел по достоинству оценить Листа-композитора. Более того, вскоре начиная с 1860-х годов отношения между ними явно охладились. В последние годы жизни Серов не писал Листу, а его произведения, за редким исключением, встречал с отчужденной холодностью — в отличие от Стасова, прошедшего путь от отрицания листовского творчества до его полного принятия; при этом музыка Вагнера находила в лице Стасова одного из самых непримиримых противников. Убежденный «вагнерианец» Серов так и не понял исканий Листа, а идейный «антивагнерианец» Стасов оказался в числе его поклонников.

Справедливости ради следует отметить, что и у Листа оперы Серова не вызывали восторга, чего нельзя сказать о многих других русских операх, например Глинки или Бородина. «Среди присутствовавших на концертах и на репетициях назову еще Серова, который крепко недоволен на меня за мою откровенность насчет его оперы „Юдифь“, с которой я ему посоветовал поступить так, как поступила Юдифь с Олоферном! Представьте, Серов воображает, что он русский Вагнер!!!»[514] — писал Лист Каролине Витгенштейн 30 августа 1864 года.

Но пока Серов проводил в Веймаре незабываемые дни, в полном восторге слушая Листа в домашних концертах. «Что это такое было! Мне представилось, что я в 1842 году, в зале Энгельгардта или Дворянском Собрании, — то же восхитительно-вдохновенное лицо „артиста из артистов“, — то же электрическое, магнетическое, магическое влияние на слушателей… та же ни с чем не сравнимая виртуозность, которой всё нипочем и которая, между тем, только служит мысли! Я только удивляюсь всем концертным пианистам (не исключая и Клару Шуман), как они смеют играть в публике, когда есть на свете такой демон фортепьянного искусства!»[515]

Конец августа и первую половину сентября Лист и Каролина Витгенштейн, позволив себе кратковременный отдых, провели в путешествии по городам Германии и горам Тироля.

Между тем в Веймаре начал набирать силу авторитет Дингельштедта, нового театрального интенданта, бывшего друга и соратника Листа. Вступив в должность, полученную не без стараний Листа, драматург Дингельштедт быстро осознал различие их взглядов на перспективы развития веймарского театра. Опера его не интересовала — он намеревался на веймарской сцене давать драмы. Конечно, совсем исключить оперные спектакли из репертуара было невозможно, но он всеми силами стал противиться тому, чтобы на сцене появлялись новые оперы, особенно произведения современных композиторов нововеймарской школы.

По возвращении в Веймар Листу, уже готовому сложить с себя полномочия придворного капельмейстера, еще удалось дать в театре «старые, добрые, проверенные временем классические оперы»: «Альцесту» Глюка (2 октября), «Севильского цирюльника» Россини (5 ноября), «Волшебную флейту» Моцарта (5 декабря)… О планировавшейся постановке вагнеровского «Риенци» теперь нечего было и думать.

Скандал разразился 15 декабря, когда состоялась премьера оперы Петера Корнелиуса «Багдадский цирюльник». На этом спектакле Лист настаивал, открыто выступив против руководства театра, не одобрявшего постановку. Враги нововеймарской школы, воспользовавшись случаем, устроили целую «демонстрацию протеста». Опера Корнелиуса была освистана с неистовством, на которое только были способны противники Листа. Именно Листа! В данном случае Корнелиус пал жертвой своей преданности листовским идеалам. В вечер того же дня Лист официально подал в отставку.

Последним концертом, которым он дирижировал, дорабатывая до конца своего контракта, стал концерт памяти Бетховена 17 декабря. В программе, кроме Седьмой симфонии, увертюры «Освящение Дома» (ор. 124) и кантаты «Морская тишь и счастливое плавание» (опус 112), стоял Пятый фортепьянный концерт Es-dur (опус 73). Солировала ученица Листа Марфа Сабинина — удивительная женщина, выдающийся музыкант и сестра милосердия, достойная того, чтобы сказать о ней несколько слов. Марфа (Марта, как ее называли в детстве и юности) Степановна Сабинина родилась в 1831 году в Копенгагене, где ее отец Степан Карпович Сабинин (1789–1863) служил настоятелем храма при посольстве Российской империи. В 1837 году Марфа переехала в Веймар, куда был переведен ее отец, ставший духовником великой герцогини Марии Павловны. С раннего детства Марфа отличалась исключительным музыкальным талантом и с самого начала пребывания Листа в Веймаре стала брать у него уроки сначала вокала, а с 1853 года — игры на фортепьяно. В 1857–1859 годах она уже успешно гастролировала. Лист считал ее одной из лучших своих учениц. Марфа пробовала себя и как композитор; известны сборники ее романсов и фортепьянных пьес, а также несколько хоровых произведений. В отделе рукописей Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Петербурге хранятся 16 писем Листа талантливой ученице.

Интересна характеристика, данная ею в мемуарах: «Лист уже давно жил в Веймаре с княгиней Каролиной Сайн-Витгенштейн. Сначала он вел очень безнравственную жизнь, часто пил слишком много и в отношении образа жизни оставлял желать так многого, что мой отец ни под каким видом не хотел допустить его в наш дом. Против него как артиста никто бы не мог ничего найти: его удивительная техника, его игра, исполненная огня, всех восхищала и приводила в восторг. Как дирижер он отличался старанием обучить оркестр и хор: не пропускал ни малейшей ошибки и провинившегося заставлял повторять одного до тех пор, пока не окажется ни одного неверного такта, ни единой фальшивой ноты… Как фортепианный композитор он нашел себе мало приверженцев; его переложения были так новы и своеобразны в сравнении со всем тем, что до этого было написано, так трудны в техническом отношении, что очень немногие решались их играть, вследствие чего в 1850-м году он еще не был известен как композитор, и всякий считал себя вправе оспаривать его композиторский талант. Доброта его всем известна: всякий бедный артист, обращавшийся к нему за помощью, мог быть уверен, что получит ее. Само собою разумеется, что, будучи столь разнообразно одарен духовно, он стоял выше многих» [516].

О собственно педагогическом методе Листа его ученица пишет: «5-го февраля [1853 года] Лист пришел и по окончании спевки с нами заставил меня играть. Я отличалась редкой для женщины физической силой, так что безо всяких усилий могла поднять несколько пудов, и это отражалось на моей игре. Лист нашел, что я не достигаю того, чего могла бы достигнуть с моей громадной силой, если бы нежная игра у меня была более развита. С тех пор я главным образом направила свое внимание на достижение этого пробела в моей игре. Лист очень напирал на то, чтобы я продолжала развивать мой талант, и обещал заниматься со мною. Разумеется, я с благодарностью приняла его любезное предложение, получив на то разрешение родителей, и решилась всецело отдаться музыке. <…> Всё, что я слышала, и столько хорошего, всё больше возбуждало во мне желание работать на этом поприще, хотя меня сильно привлекало и рисование. <…> 30-го [ноября] я была на уроке у Листа, который терпеливо и любезно слушал и учил меня. Не надо полагать, что он был преподавателем по обыкновенному покрою: он не учил, как нужно играть, какой палец ставить, как связывать или стаккировать и т. д.; нет, он вселял дух и жизнь в сыгранную вами вещь; вот почему он принимал в число своих учеников только тех, которые уже прошли известную школу. Иногда только, признавая неудобною общепринятую последовательность пальцев, он указывал на выработанную им самим аппликату, например: трель с большим и третьим пальцем, введение большого пальца на черные клавиши и т. д., чего прежде не допускалось. Он признавал законным то, что было удобоисполнимо, и надо сознаться, что, несмотря на техническую трудность его произведений, всё лежит очень удобно для руки; а это не всегда можно сказать о других сочинителях пьес для рояля».