Ференц Лист - Мария Залесская

В 1859 году семья Сабининых переехала в Санкт-Петербург. Там Марфа стала преподавать музыку детям императора Александра II — великому князю Сергею и великой княжне Марии. Благодаря ее усилиям при активном сочувствии императрицы Марии Александровны в 1867 году было организовано Общество попечения о раненых и больных воинах, с 1879-го официально называемое Российский Красный Крест. В 1867 году Марфа Сабинина переехала в Крым, в имение Джемиет близ Ялты, принадлежавшее ее верной подруге и соратнице баронессе Марии Петровне Фредерикс (1832–1908), фрейлине императрицы Марии Александровны. Во время Франко-прусской войны по инициативе императрицы подруги выезжали в Германию и Францию для изучения деятельности местного Красного Креста, а по возвращении опубликовали книгу «Путевые заметки двух сестер Красного Креста во время поездки за границу осенью 1870 г.» (СПб., 1871), обобщавшую опыт работы полевых лазаретов во время военных действий. Они на собственные средства построили в Джемиете Благовещенский храм (освящен в мае 1876 года) и открыли при нем бесплатную больницу — Благовещенскую общину сестер милосердия. Во время Русско-турецкой войны (1877–1878) Марфа на фронте работала в лазарете и помогала организовывать эвакуацию раненых, а по возвращении основала в Джемиете православный приход. В ночь на 9 июля 1882 года мать и четыре сестры Марфы были зверски убиты грабителями. Ужас пережитой трагедии усугублялся тем, что во время суда на присяжных оказали воздействие набиравшие силу либеральные идеи, на которых адвокаты строили свою защиту; в итоге несколько убийц были отпущены вообще без наказания. При этом «определение суда вызвало громкие аплодисменты присутствовавшей публики»! Марфа, будучи глубоко верующей, не ожесточилась от вопиющей несправедливости, но не могла оставаться в месте, связанном с тяжелейшими воспоминаниями, и переехала в крымский городок Кастрополь. Там и были написаны ее воспоминания. В 1892 году, незадолго до смерти, Марфа Сабинина переехала в Ялту. Могила ее не сохранилась…

Январь 1859 года был омрачен для Листа первой ссорой с Вагнером. Вагнер жил тогда в Венеции и работал над «Тристаном и Изольдой». Деньги таяли, а надежд на получение гонораров в ближайшем будущем не было. Лист же находился в очень тяжелом душевном состоянии вследствие интриг, уже превратившихся в откровенную травлю. Вагнер, не привыкший брать во внимание чужие чувства, обратился к Листу с очередной просьбой: поставить в Веймаре «хотя бы „Риенци“». Выполнить ее, с учетом состояния дел в веймарском придворном театре, ухода Листа в отставку и «диктатуры», не удалось. Вагнер же, получив отказ, не нашел ничего лучше, как обвинить Листа… «в равнодушии, порожденном безоблачным счастьем»! Естественно, Лист, собравшийся было в ответ на присылку Вагнером первого акта «Тристана» отправить ему партитуры «Данте-симфонии» и «Эстергомской мессы», был глубоко оскорблен. Его письмо дышит горечью: «Поскольку моя симфония и месса всё равно не могут заменить тебе хрустящие банкноты, с моей стороны было бы излишним посылать их тебе. Но отныне я считаю также излишним получать от тебя торопящие меня телеграммы и оскорбительные письма»[517].

Несколько бывших друзей Листа к тому времени уже перешли в стан его врагов, хотя с его стороны видели лишь добро. Но в случае с Вагнером он испытал особенно сильную боль. Вот как описывает его реакцию на неблагодарность друга непосредственная свидетельница событий Марфа Сабинина: «Он [Вагнер] употребил мелочную месть и написал Бюлову письмо, в котором неделикатно коснулся отношения Листа к княгине Витгенштейн. Прочитав это письмо, Лист нашел поведение Вагнера непростительным и с тех пор больше не писал ему. „Но всё нужно переносить, — прибавил Лист, — нам остается музыка: это что-то бесконечно прекрасное, это — ни слово, ни дело, что-то невыразимое, которое может сравниться только с любовью и может быть еще выше ее“».

Листу было тяжело расставаться с выстраданными мечтами о театральной реформе, которой он отдал столько сил. Но тучи сгущались не только в Веймаре. 14 января в Берлине скандалом закончился концерт, на котором Ганс фон Бюлов дирижировал симфонической поэмой «Идеалы». Публика освистала произведение Листа. Весть об этом — очередном! — провале быстро достигла Веймара. Лист чувствовал себя неприкаянным, ему казалось, что, даже покинув Веймар, он нигде не найдет себе приюта…

Марта Сабинина записала: «6-го февраля. На музыкальном утре Листа тяжелое чувство соединяло присутствовавших: все сознавали, что кончается золотая эпоха Веймара. Лист смотрел на всё как-то равнодушно, в нем не было уже того оживления, того увлечения, которые характеризовали Веймарский музыкальный мир. <…> Лист отказался от Веймарского театра; он был огорчен и, казалось, не так скоро возьмет в руки капельмейстерский жезл…»

И всё же Лист не сдался. В конце февраля он выехал… в Берлин! «Я написал в паспорте: цель моей поездки — быть освистанным»[518]. 27 февраля он снова «взял в руки капельмейстерский жезл» — «Идеалы» были повторены перед берлинской публикой. На этот раз победу одержал Лист — концерт закончился овацией.

Вернувшись «со щитом» в Веймар, Лист, не задерживаясь надолго, отправился вместе с Каролиной и княжной Марией в Мюнхен. Здесь в марте 1859 года состоялось знакомство Марии с ее будущим мужем, князем Константином цу Гогенлоэ-Шиллингсфюрстом (zu Hohenlohe-Schillingsfürst, 1828–1896), обладавшим многочисленными талантами. В 1848 году он поступил в австрийскую армию; венцом его военной службы стал чин генерала от кавалерии (1884). Не менее успешно складывалась и карьера князя при дворе: в 1859 году он стал флигель-адъютантом императора Франца Иосифа I, в 1865-м — гофмаршалом, а в июле 1866 года занял должность первого обер-гофмейстера Венского двора. Еще до этих назначений князь Гогенлоэ-Шиллингсфюрст показал себя знатоком и покровителем наук и искусств. За два года до описываемых событий во время расширения и реконструкции главной улицы Вены Рингштрассе (Ringstraße) он по поручению императора руководил строительством зданий Венской придворной оперы, Бургтеатра[519], а также Музея истории искусств (Kunsthistorischen Museum) и Музея естествознания (Naturhistorischen Museum). Кроме того, он являлся главным куратором Придворной капеллы, а с 1870 года — почетным членом венского Общества любителей музыки (Gesellschaft der Musikfreunde). В 1873 году князь также стал курировать Академию изобразительных искусств Вены (Akademie der Bildenden Künste Wien) и Австрийский музей искусства и промышленности (Österreichischen Museums für Kunst und Industrie). Тогда же он принял участие в подготовке Всемирной выставки, которая проходила на территории парка Пратер. Впоследствии один из холмов Пратера был назван в его честь (Der Konstantinhügel). В 1874 году Антон Брукнер посвятил князю Константину симфонию Es-dur, названную им «Романтической»…

Все эти достижения были у князя впереди. Ныне же молодые люди встретились и полюбили друг друга, можно сказать, с первого взгляда. Лист понял, что предстоит подготовка к еще одной свадьбе.

Несмотря ни на что, жизнь продолжалась. Лист вновь ощутил желание творить. Он заново переработал и инструментовал написанный им в 1853 году «Приветственный марш» в честь великого герцога Карла Александра. Он словно хотел повернуть время вспять, возвратиться в те годы, когда в его душе была жива надежда на Веймар. 9 апреля Лист уже дирижировал в веймарском придворном театре второй редакцией «Приветственного марша».

А вскоре в Веймар пришло известие: 10 апреля Франц Иосиф подписал указ о награждении композитора австрийским орденом Железной короны 3-й степени. Эта награда предполагала возведение ее обладателя в дворянское достоинство, о чем Лист был официально уведомлен специальным указом от 30 октября. «Что ты думаешь об идее носить мне отныне фамилию фон Райдинг?»[520] — спрашивал Лист Каролину Витгенштейн. Княгиня, однако, не разделяла его энтузиазма, ясно видя опасность в заигрывании с высшим светом, и справедливо опасалась появления различных издевательских пасквилей от многочисленной армии его недоброжелателей. «Фамилии с „фон“ и „де“, в их истинном смысле, указывают на обладание собственностью, завоеванной мечом. Последующие поколения с помощью „фон“ и „де“ лишь закрепляют принцип наследственности как таковой. Я не вижу смысла в принятии приставки „фон“ совершенно вне ее первоначального смысла… Мне не хотелось бы видеть в этом проявление тщеславия, которое недостойно Вас»[521].

Как уже было сказано, Лист так никогда и не стал дворянином «в первоначальном смысле» этого слова. Но удовлетворение от признания его заслуг венценосными особами он, находившийся в атмосфере повсеместной травли и клеветы, всё же получил.

По-настоящему его поддерживала в этот тяжелый период только вера. Лист вновь и вновь возвращался к замыслам духовных сочинений, к планам реформирования церковной музыки. Дело в том, что начиная со второй половины XVIII века наблюдались явные «романтизация» и симфонизация церковных жанров. Григорианский хорал композиторами уже практически не использовался, утрачивалась изначальная богослужебная функция церковной музыки, то есть многие духовные произведения «вышли за пределы Церкви» и стали восприниматься самостоятельными концертными композициями. Лист стремился вернуть церковной музыке сакральность. В его понимании композитор, обращающийся к церковным жанрам, должен быть в первую очередь проповедником; его музыка должна обладать мощной силой, по его собственным словам, «объединяющей театр и храм». Не выводить церковную музыку с амвона на эстраду, но эстраду по возможности сделать подобием амвона! Характерно, что, неуклонно следуя по этому пути, Лист пришел в итоге в своих поздних духовных сочинениях к возрождению традиций григорианского хорала и полифонии эпохи Джованни да Палестрины (da Palestrina; 1525 или 1526–1594).