Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века - Никита Николаевич Моисеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но то, на что нам указала физика XX века, имеет место и в гуманитарных науках. Новые знания, усвоенная догма – все это меняет сознание, а следовательно, действия людей. Что, в свою очередь, означает и изменение хода исторического процесса. Человек, изучающий историю, делающий какие-то выводы, неизбежно вмешивается в саму историю. Этот факт нельзя игнорировать. Фраза Гейзенберга превращается в принцип – принцип неразделимости исследователя и объекта исследования. И надо учиться жить в этом странном относительном мире и извлекать из него ту информацию, которая помогает людям в нем существовать. Без чего они просто не смогут выжить.
Вот таким образом я и начал однажды относиться к науке.
Так, казалось бы, безобидное эмпирическое обобщение о целостности Вселенной, о ее системном характере влечет за собой пересмотр многих основных положений, которые раньше носили для меня характер азбучных истин и воспринимались, как раз и навсегда данные. Даже само понятие истины должно быть пересмотрено: истины для кого? – ведь абсолютной истины просто нет! Мы видим себя погруженными в хаос мироздания, мы способны регистрировать нечто происходящее «около» себя, анализировать наблюдаемые зависимости, но не абсолютизировать их и наше знание. И в то же время эта ничтожная частица мироздания, именуемая человеком, способна извлекать из хаоса самоорганизации невероятное количество информации и ставить эти знания себе на службу, меняя и условия жизни, и историю, и себя… А может быть, и заметно влиять на весь ход процесса развития Универсума. Кто знает?
Это – новая позиция антропоцентризма. И она не менее величественна, чем представления наших предков. Мы так же, как и древние греки, смотрим на Олимп, надеясь, что для человека там уготовано место. Хотя бы только в принципе… Но вот путь к нему остается неизвестным, как неизвестной остается и способность человека занять там место. И так, наверное, будет всегда, пока существует человек.
Второе эмпирическое обобщение, лежащее в основе моей картины мира, звучит так: в основе всего мироздания, всех процессов Универсума, лежит стохастика и неопределенность.
Это действительно эмпирический факт. Мы не знаем ничего абсолютно детерминированного. А в квантовой механике мы вообще можем оперировать только с вероятностными представлениями. И стохастичность, и неопределенность, составляющие суть процессов микроуровня, прорываются на макроуровень и проявляются не менее властно. Мутагенез и его интенсивность, в частности, определяют особенности появляющихся индивидов. Им обязаны своим генетическим разнообразием популяции живых существ, благодаря чему эти популяции только и могут сохранить самих себя при изменяющихся внешних условиях и развиваться, усложняясь и приспосабливаясь к изменяющимся условиям. Люди обладают различающимися духовными мирами, весьма отличающимся менталитетом, они весьма по-разному воспринимают одну и ту же ситуацию и принимают в одних и тех же условиях совсем разные решения. И благодаря этому разнообразию человеческих индивидуальностей, наш биологический вид сумел превратить в свою экологическую нишу весь земной шар, пережить сложнейшие катаклизмы своей истории.
Можно по-разному относиться к этому факту. Можно пытаться его объяснять. И даже не принимать, – как это делал великий Альберт Эйнштейн, который говорил о том, что Бог не играет в кости! Но факт остается фактом. И с этим ничего нельзя поделать. Бог все-таки «играет в кости»! Без этой игры не могло бы произойти то, что произошло!
И в то же время детерминизм лежит в основе того нового мышления, которое стало стремительно развиваться со времен эпохи Возрождения. Именно детерминизму наука обязана всеми своими основными успехами, а цивилизация – своим могуществом. Да и сегодня его принципам следуют многие выдающиеся мыслители и ученые. Вся теория динамических систем, бурно развивающаяся теория катастроф в частности, имеют в своей основе идею классического детерминизма. Выдающийся французский математик и философ Рене Том даже прямо ставит знак равенства между научностью и детерминизмом, понимая его в духе XIX века.
Но жизнь сложнее любых схем, и она показывает, что обойтись без использования вероятностных конструкций для объяснения того, что происходит вокруг нас, в чем мы являемся прямыми участниками, без придания законам природы стохастической интерпретации мы сегодня не можем. Я думаю, что и никогда не сможем. Стохастичность лежит в природе вещей – именно такое утверждение я и сформулировал как одно из основных эмпирических обобщений той картины мира, которой я пользовался в своих изысканиях.
Можно по-разному воспринимать этот факт. Можно, например, его интерпретировать как меру нашего незнания истины. Или нашу неспособность к тонкому анализу, но удовлетвориться таким объяснением современная наука не может. Десять лет назад американский математик Фейгенбаум занимался с помощью компьютера анализом вполне детерминированных схем решения простенького уравнения, основанных на методе последовательных приближений. И он обнаружил, что последовательные итерации ведут себя подобно некоторому случайному процессу – они неотличимы от него. Но нечто подобное мы знали и раньше: по заданной детерминированной программе мы могли воспроизводить последовательности чисел, которые обладают всеми свойствами множества случайных величин. Все это наводит на ряд размышлений, о которых я кое-что еще расскажу.
Можно еще и по-иному попытаться интерпретировать появление случайностей и что-то объяснять. Но для меня, получившего в университетские годы изрядную порцию вероятностного мышления на математическом факультете и ощутившего еще в юности чувство восторга от соприкосновения с самой великой из наук, созданных человеком, – квантовой механикой, казалось более естественным принять факт изначальной стохастичности природы. Случайность я принимаю как констатацию того факта, что она имеет место «на самом деле».
Эту позицию я принял как догму, особенно не рассуждая, еще в те времена, когда занимался теорией рассеивания снарядов в Академии имени Жуковского. Она упрочилась, когда я стал преподавать в Ростовском университете и особенно тогда, когда мне было поручено вести семинар по методологии физики и критиковать Копенгагенскую школу. «Партийное поручение» критиковать буржуазное извращение физики обернулось для меня тем, что я стал ревностным сторонником идей
