Клятва на верность - Олег Алякринский

Выхода у него не было — пришлось выбрать службу. Это было неприятно, потому что Сержант в последние годы привык подчиняться только себе. Однако же лишь пуля не оставляет надежд; Сержант согласился остаться в Италии, исчезнуть из поля зрения Щербатова, послужить Валаччини, ибо знал по опыту, что жизнь всегда преподносит сюрпризы — чему примером был этот вот…

Сержант согласился потому, что с Варягом его ничего не снизывало — ни дружба, ни деньги, ни моральные обязательства. А у Валаччини аргументы для убеждения нашлись веские. Например, он точно назвал номер счета синьора Юрьева в швейцарском банке и заверил, что с этими немалыми деньгами придется расстаться, так как Интерпол, в чьих черный списках давно уже фигурирует международный убийца по кличке Сержант, может всерьез заинтересоваться неким русским Степаном Юрьевым, — и не скрыться ему даже у себя на родине, где он давно объявлен в розыск…

Синьор Валаччини продолжал улыбаться приятному воспоминанию, когда к нему подошел слуга и доложил, что вертолет готов к вылету. Старик кивнул и приказал сообщить Марии и синьору Юрьеву (Валаччини доставляло особое удовольствие называть Сержанта его настоящей фамилией), что им следует поторопиться.

Эту морскую прогулку он запланировал ради своих новых гостей — Сержанта и Марии. То есть, конечно, ради себя, а они оба просто должны были служить марионетками в простой пьеске, написанной им накануне. И Валаччини заранее наслаждался тем, как она будет сыграна.

Через час все трое уже были на яхте. Солнце выползло из-за моря, сразу высветлив горизонт, и с гор принесло прохладную свежесть…

Как только отошли от причала, яхта ожила, повеселела, ускорила ход, заплясала на легкой и мелкой зыби. Солнце уже начинало припекать. Мария, которая в вертолете сидела надувшись, сразу по прибытии на яхту спустились в каюту досыпать. А Сержант развалился в шезлонге на палубе под брезентовым пологом и потягивал пиво, принесенное стюардом.

Когда синьор Валаччини был молод так же, как и его нынешняя пышнотелая пассия — светловолосая Мария, в его жизни, кроме любви к яхтам, была еще и любовь к черноглазой красотке Лючии. И ночи, проводимые с ней, испепеляли его… пока он не узнал, что плутовка дарит свое тело его лучшему другу, смазливому весельчаку Джованни. Тогда Томмазо пришел в такую ярость, что столкнул друга со скалы. Потом отнес изуродованное тело юноши его родителям, а на похоронах искренне убивался, горюя об утрате. Просто тогда он не видел иного выхода.

Это сейчас помудревший синьор Валаччини нашел бы выход. Некоторое время назад он — скорее из каприза — попытался навести справки, узнать, что стало с его Лючией, которая вскоре после смерти Джованни уехала куда-то на север. Оказалось, Лючия давно умерла, успев до этого стать уличной проституткой, сифилитичкой и наркоманкой.

И из-за такой дряни Томмазо когда-то убил друга…

Да, сейчас синьор Валаччини чувствовал себя старым и мудрым. Сейчас он ни за что бы не убил друга даже ради самой прекрасной женщины. Даже такой красотки, как Мария, которая хоть и была вечно чем-то недовольна, но всегда с удовольствием принимала его ласки.

Нет, сейчас Валаччини знал, что если от кого и следует в жизни избавляться, то не от друзей, а от всех этих подлых и коварных красоток, которые, едва появляются возле тебя, сразу норовят согрешить с кем-нибудь на стороне.

А хуже всего была ревность — от нее некуда было деться. Вот и к Марии он ревновал так, как только может ревновать старый человек, запоздало влюбившийся. Да, Валаччини был ревнив. Он находил в ревности не только страдание, но и отраду. С годами, например, когда сексуальные утехи были потеснены азартом бизнеса, он стал ревновать к конкурентам. То, что Сержант убил всех семерых отцов сицилийской мафии, в глубине души даже радовало Валаччини — именно из-за чувства отмщенной ревности к ним. Отравляла же его сознание мысль, что не он задумал и осуществил устранение конкурентов-друзей, а какой-то русский.

Этот русский вообще с недавних пор стал занозой в сердце синьора Валаччини. Он читал о докторе Щербатове. Газеты много писали о восходящей звезде на политическом небосклоне России, но лишь Валаччини знал, кто скрывается под респектабельной внешностью бизнесмена и ученого — беспощадный хищник, матерый зверь, к удачам которого Валаччини стал в последнее время особенно ревниво относиться.

Крепнущий бриз гнал яхту по невысокой волне, слышен был далекий колокол — где-то звонили к службе… Как же любил синьор Валаччини этот утренний час, когда день еще свеж, юн, омыт покровами ночи. Вдыхаешь, пьешь, видишь рождающуюся телесную жизнь мира — жить, всегда пробуждающую в старом теле и всякий раз удивлявшие его силы…

Он пошел вниз, успев заметить скользнувший по нему взгляд Сержанта, который все понимал, судя по мимолетной усмешке, скривившей его губы…

Мария лежала совершенно голая поверх покрывала на огромной, почти квадратной кровати и, казалось, спала. Она даже не прикрылась простыней, бесстыдница! Впрочем, утро было жаркое, да и Мария никогда не жаловалась на холод — сама всегда пылала, готовая обогреть каждого.

Валаччини усмехнулся своим мыслям: развратная, глупая, мягкая и нежная, как взбитые сливки… Стоя над спящей девушкой, он молча ее разглядывал. Лежащее перед ним тело было совершенно. У настоящего мужчины могла быть только одна реакция при взгляде на это торжество розово-смуглой плоти — ощущение тесноты в штанах.

Синьор Валаччини почувствовал, как его член, все более твердея, уткнулся в молнию на ширинке. Вид этого совершенного, аппетитного, манящего тела разжигал в нем желание и немного раздражал. Но он тем не менее предвкушал то, что вскоре произойдет…

Старый итальянец не спеша разделся. Получивший свободу член торчал перед его волосатым седым животом словно живой таран, предназначенный разрушать твердыни, В свои семьдесят с лишком лет Томмазо Валаччини не мог пожаловаться на сексуальную слабость — мужская мощь никогда не подводила его и была оборотной стороной его легендарной агрессивности в бизнесе.

Опустив руку, он провел ладонью по телу Марии. Девушка, еще не проснувшись, выгнула выпуклую грудь и слегка раздвинула ноги. Когда он тихонько сдавил ей розовый сосок, она застонала во сне, еще шире раздвинула бедра и, бессознательно сунув руку между ног, стала потирать холмик Венеры… Валаччини, нависнув над ней, коснулся членом ее теплых губ и попытался раздвинуть их раздувшейся головкой. Видимо, почувствовав его запах, Мария внезапно раскрыла глаза, несколько секунд смотрела, ничего не понимая, но вдруг осознала все и, улыбнувшись, приподнялась на локте, взяла рукой его могучий ствол и поцеловала. Потом, словно играя, стала буквально осыпать быстрыми поцелуями влажную головку, а потом, почти присосавшись, начала втягивать член в рот.

Между ними не было сказано ни слова, лишь происходил быстрый обмен взглядами. Синьор Валаччини испытывал в этот момент острое наслаждение, тем более сильное, что к телесному удовольствию примешивалась сильнейшая ненависть к этой податливой, восхитительной, развратной и такой влекущей сучке.

Марию он, казалось, полюбил сразу, как только увидел впервые. Деньги, к несчастью, дают возможность не помнить о возрасте. Особенно если и в свои преклонные годы ощущаешь себя молодым, почти двадцатилетним. Постоянные же занятия спортом поддерживали в Валаччини непреклонную уверенность в собственной силе и неотразимости. Лишь источенное морщинами, обветренное лицо свидетельствовало о бремени прожитых лет, но какой настоящий мужик смотрится в зеркало? Только женщины, особенно молодые, имеют наглость напоминать тебе о твоем возрасте, когда отдают предпочтение какому-нибудь молокососу. Но женщин ослепляет запах денег — в этом отношении нюх у них превосходен.

У Марии с обонянием было все в порядке: она ловко изобразила увлечение, потом влюбленность, синьор Валаччини купился на ее восторженные взгляды, потому что хотел быть обманутым, и первое время ему было невдомек, что его новая пассия готова после сеанса старческой любви (ему скоро донесли ее слова, оброненные перед кем-то из слуг) отдаваться кому угодно и сколько угодно — бесплатно.

С искаженным лицом Валаччини выдернул свой член из скользкого рта Марии, встал на колени между ее раздвинутых ног, руками раздвинул их еще шире, упал на нее и с ходу вошел. Мария закричала, как всегда делала в такие мгновении, и попыталась помочь ему движением бедер. Член входил все глубже и глубже. Когда, казалось, он дошел до самого донышка, Валаччини приподнялся над девушкой и задрал ее ноги себе на плечи. Мария попыталась обнять его — он схватил ее и за руки, прижал к кровати и стал врубаться в нее, раз за разом усиливая толчки. Несколько раз ее настигал оргазм, и всякий раз она издавала пронзительный вопль, который был слышен и на палубе, и и машинном отделении, и в рубке…