Мадам Оракул - Маргарет Этвуд

Я открыла глаза, встала и пошла на кухню готовить кофе. Все не так, все плохо.

Жалость к Фелиции исключена — это против правил и полностью разрушает сюжет. Мне хватало опыта, чтобы это понять. Будь она не женой, а любовницей, я могла бы сохранить ей жизнь; но так несчастная обречена. В моих книгах жены либо сходят с ума, либо умирают, либо то и другое вместе. Но разве она это заслужила? Как можно приносить ее в жертву ради Шарлотты? Я уже утомилась от драгоценного целомудрия и безупречности этой девицы. Она вызывала у меня зуд во всем теле, как власяница, хотелось, чтобы иногда она падала в грязь, страдала от менструальных болей, потела, рыгала, испускала газы. Даже ее страхи были чрезмерно чисты: все эти безликие убийцы, лабиринты, запретные двери.

Надеюсь, в новой жизни, той, что вот-вот начнется, я буду обращать меньше внимания на плащи и больше — на дырки в чулках, заусенцы, дурные запахи, проблемы пищеварения. Может, стоит попытаться написать настоящий роман — о человеке, который работает в офисе и заводит пошлые, безрадостные романы? Увы, это невозможно, это против моей природы. Мне жизненно необходимы хэппи-энды и то облегчение, когда все оборачивается как надо, и можно, будто рисом, осыпать героев жизненными благами и отпустить в долгую и счастливую жизнь. Дождаться бы финального поцелуя — такого, чтобы у Шарлотты закатились глаза, — и пусть они с Редмондом убираются куда хотят. Когда наконец это произойдет? Когда я смогу забыть о них и заняться собственной жизнью?

Кофе не было, пришлось заварить чай. Потом я собрала нижнее белье отовсюду, где оно росло, — из-под стола, со спинок стульев, — сложила в раковину, залила и принялась натирать волокнистым зеленым мылом. Красноватая вода слабо отдавала железом и подземным газом; унитаз с каждым днем работал все неохотнее. Плохой смыв, плохие сны, может, я от этого так плохо сплю?

Я отжала белье; в нем хрустел песок. Прищепок не нашлось, и я повесила вещи на перила балкона. Затем приняла ванну. Вода была неприятная, розовая, похожая на теплую кровь. Вытершись, я надела последний комплект белья и завернулась в полотенца. Налила еще чашку чая, вышла в темных очках на балкон. Села на пластмассовый стул, откинула голову, закрыла глаза и постаралась выкинуть из головы все мысли. Промыть мозги. Из долины несся монотонный жестяной стук — это мальчик бил по куску железа, отпугивая птиц. Я вся пропиталась светом; кожа изнутри тускло светилась красным.

Было слышно, как внизу, под фундаментом, похороненная мною одежда отращивает себе тело. Процесс почти завершился; скоро она, будто гигантский крот, слепо вылезет из-под земли, потом медленно, тяжело, шатаясь, взберется на холм, подойдет к балкону… существо из плоти, что когда-то была моей, — не могла же она исчезнуть бесследно? Существо без черт, гладкое, как картошка, крахмально-бледное, похожее на одно большое бедро, с лицом, точно грудь без соска… да ведь это Женщина-Гора! Пока я сидела, она успела подняться в воздух и теперь опускалась вниз. Повисев надо мной пару мгновений, словно эманация, словно желатиновый шар — мой призрак, мой ангел, — она обрушилась сверху и поглотила меня. Я барахталась внутри своего бывшего тела и ловила ртом воздух. Замаскированная, невидимая, я задыхалась от белого меха, забивающего нос и рот. Я была уничтожена.

32

Редмонд расхаживал по террасе. Стояла глубокая ночь; в кустах вздыхал ветер. Редмонд был в трауре. Он казался спокойным, умиротворенным: теперь, после смерти Фелиции — с ней произошел несчастный случай: она утонула, когда Редмонд застиг ее за прелюбодеянием с Оттерли в плоскодонном ялике на реке Пэппл, — его жизнь обрела новый смысл. Они с Шарлоттой собирались пожениться, хотя во избежание сплетен пока были вынуждены держать свои планы в секрете. Редмонд с обожанием поглядел на освещенное окно невесты. После свадьбы он бросит хандрить, оставит свои дикие привычки, остепенится. Она будет играть на фортепиано и читать ему вслух газеты, а он, в шлепанцах, вышитых ее драгоценными ручками, будет сидеть в кресле и наблюдать за веселым танцем огня в камине. У них родятся дети; после смерти сводного брата — его ударило по голове перевернувшимся яликом — Редмонду нужен сын, законный наследник титула графа Оттерлийского. Если вдуматься, все обернулось как нельзя лучше. Странно, что тело Фелиции так и не нашли, несмотря на то что он приказал прочесать дно реки бреднем.

Вдруг кусты зашевелились, кто-то шагнул оттуда и встал перед Редмондом. Это была невероятно толстая женщина в насквозь промокшем платье синего бархата с глубоким вырезом; груди возвышались над лифом, будто две полные луны. Мокрые рыжие пряди липли к раздувшемуся лицу, напоминая струйки крови.

— Ты не узнаешь меня? — хрипло спросила женщина, и Редмонд, к своему ужасу, понял, что это Фелиция.

— Как я рад, что ты не утонула, — сказал он с заметной неискренностью. — Но где же ты пропадала целых два месяца?

Фелиция уклонилась от ответа.

— Поцелуй меня, — страстно попросила она. — Ты не представляешь, как я соскучилась.

Он скользнул губами по белому, липко-влажному лбу. Ее волосы пахли водорослями, бензином, протухшей пищей, дохлой корюшкой. Редмонд украдкой вытер губы рукавом рубашки. Надежда в его груди гасла, подобно догорающей свече: что же теперь делать?

Он с отвращением увидел, что женщина, называющая себя Фелицией, расстегивает платье; ее пальцы неловко теребили крючки.

— Помнишь, когда мы только-только поженились? — шептала она. — Мы пробирались сюда по ночам в полнолуние и ласкали друг друга… — Она жеманно, кокетливо на него посмотрела, но очень скоро это выражение сменилось гримасой душераздирающей тоски: женщина заметила омерзение на лице Редмонда. — Ты меня не хочешь, — разбитым голосом произнесла она и заплакала, ее огромное тело сотрясалось от рыданий. Что он мог поделать? — Ты не хотел, чтобы я возвращалась, — плакала несчастная, — тебе без меня лучше… а ведь мне было так трудно, так трудно, Артур, выбраться из воды и пройти весь этот путь только затем, чтобы вновь быть с тобой…

Редмонд отстранился, озадаченный.

— Какой еще Артур? — спросил он.

Женщина стала таять, как туман, как симпатические чернила, как снег…

По шлаку захрустели шаги. Я услышала их, будто сквозь толстый слой ваты, и с трудом, как во сне, поднялась с кресла. Полотенца упали на пол. Подхватив одно, я попыталась укрыться за дверью, но поздно: мистер Витрони уже вышел из-за угла и как раз проходил под балконом. Все его фломастеры были при нем; под мышкой он нес коричневый бумажный сверток.

Я взялась за перила, придерживая на груди полотенце. Мистер Витрони окинул быстрым взглядом нижнее белье, с которого капала вода, и слегка поклонился.

— Надеюсь, я не мешал? — любезно осведомился он.

— Нисколько, — улыбнулась я.

— Ваши электрические лампочки светятся?

— Да, — кивнула я.

— Вода выходит?

— В доме все отлично, — заверила я, — просто замечательно. Отпуск просто чудесный. Тишина, покой — прелесть. — Мне ужасно хотелось поскорее спровадить его, но он, похоже, настроился продать мне еще одну картину. Я понимала, что мне не отвертеться.

Мистер Витрони опасливо обернулся через плечо, точно боялся, что его здесь увидят.

— Мы заходим внутрь, — сказал он и, заметив мои колебания, добавил: — Я должен с вами говорить.

Я не хотела сидеть с ним за столом в белье и полотенце — отчего-то в помещении это выглядит намного неприличнее, чем на балконе, — и, попросив немного подождать, ушла в ванную и надела платье.

Когда я вышла, он уже сидел за столом, держа на коленях сверток.

— Были в Рим? — спросил он. — Нравилось?

Я вдруг невероятно устала: не о достопримечательностях же он пришел разговаривать.

— Красиво, — сказала я.

— Ваш супруг, он тоже там нравится?

— Да, думаю, да, — ответила я. — Рим ему очень понравился.

— Такой город надо посещать много, чтобы узнать хорошо, — сказал мистер Витрони. — Как женщина. — Он достал табак и принялся скручивать папиросу. — Муж скоро приезжает?

— Очень на это надеюсь. — Я театрально рассмеялась.

— Я тоже надеюсь, что он скоро приезжать. Женщина одна — плохо. Люди будут говорить. — Он прикурил, сгреб остатки табака в пакетик и спрятал в карман, внимательно за мной наблюдая.

— Это вам, — сказал он и протянул мне сверток.

Я рассчитывала увидеть очередное произведение искусства на черном бархате, но, когда развязала веревки и развернула бумагу, передо мной оказалась моя собственная одежда — джинсы и футболка, с такими предосторожностями зарытые мною под домом. Они были выстираны и аккуратно выглажены.