Мадам Оракул - Маргарет Этвуд

Дверь была самая обычная. За стеклянной панелью наверху виднелся кусочек внешнего мира: голубое небо, серовато-розовые облака.

В лабиринт она вошла в полдень. Ею владела решимость раскрыть наконец его тайну. Слишком долго он наводил страх на окружающих. Она не раз просила Редмонда его срыть, но он не соглашался. Говорил, что семья владеет лабиринтом уже много поколений. Казалось, ему неважно, что там пропало столько людей.

Она миновала несколько поворотов без всяких приключений, стараясь запоминать путь и фиксируя в памяти всевозможные мелочи: форму куста, окраску цветка. Дорожка была посыпана новым гравием; тут и там желтели нарциссы.

Неожиданно для себя она вышла на центральную площадку. Сбоку стояла каменная скамья, и на ней сидели четыре женщины. Две из них сильно напоминали саму Фелицию: те же рыжие волосы, зеленые глаза, маленькие белые зубы. Третья, дама средних лет, была одета в странное платье, доходившее только до середины икры; на шее висел кусок противного драного меха. Четвертая, в розовых колготках и короткой розовой юбочке с блестками, поражала своей толщиной. Из головы у нее торчали усики, как у бабочки, а к спине были прикреплены крылья, явно искусственные. Фелицию потряс внешний вид женщины в розовом, но хорошее воспитание не позволяло ей это показать.

Женщины тихонько переговаривались между собой.

— Мы тебя ждали, — сказали они; первая подвинулась, освобождая место. — Догадывались, что пришла твоя очередь.

— Кто вы такие? — удивленно спросила Фелиция.

— Мы — леди Редмонд, — печально ответила женщина средних лет.

— Все четверо, — пояснила толстуха с крыльями.

— Здесь, должно быть, какая-то ошибка, — запротестовала Фелиция. — Леди Редмонд — это я.

— Да-да, мы знаем, — сказала первая женщина. — Но у всякого мужчины бывает несколько жен. Иногда одновременно, иногда по очереди. А иногда — даже те, о которых ему ничего не известно.

— Но как вы сюда попали? — воскликнула Фелиция. — И почему не хотите выбраться на волю?

— На волю? — переспросила первая женщина. — Мы все пробовали это сделать. И это была наша ошибка.

Фелиция обернулась и увидела, что дорожка, по которой она пришла, зарастает, прячется за новыми ветками; ее уже нельзя найти… Она заперта здесь вместе с этими женщинами! Но какие они странные… слишком уж бела кожа, слишком мутны глаза… Тут Фелиция обрamuла внимание, что сквозь бледные тела женщин неясно просвечивают очертания скамьи.

— Единственный выход отсюда, — проговорила первая женщина, — через вон ту дверь.

Фелиция увидела с другой стороны площадки дверь, которая стояла отдельно, сама по себе. Она обошла дверь кругом: с обеих сторон одно и то же. Гладкая поверхность, круглая ручка, наверху — небольшая стеклянная панель, сквозь которую видны голубое небо и серовато-розовые облака.

Фелиция взялась за ручку, повернула ее. Дверь распахнулась… На пороге, ожидая ее, стоял Редмонд. Она хотела броситься к нему в объятия, рыдая от облегчения, но заметила странное выражение его глаз и вдруг поняла: Редмонд — убийца! Тайный убийца. Он хочет разделаться с нею так же, как разделался с предыдущими женами… Тогда она останется с ними в лабиринте навсегда… Он хочет заменить ее новой женой, стройной и безупречной…

— Не прикасайся ко мне, — сказала Фелиция, отступая назад. Она отказывалась признать, что обречена. Здесь, по эту сторону двери, ей ничто не грозит. Тут с Редмондом начала происходить череда диковинных превращений. Он искусно менял внешность, пытаясь переманить Фелицию к себе. На его лице выросла белая марлевая повязка, затем — лиловатые тонированные очки, а после — рыжая борода и усы, которые медленно Растаяли, сменившись горящими глазами и зубами-сосульками. … Потом исчез плащ, и он остался стоять, печально глядя на Фелицию; на нем была водолазка…

— Артур? — удивилась она. Простит ли он ее когда-нибудь?

Редмонд вновь облачился в свой оперный плащ. Его рот был тверд и алчен, глаза горели.

— Позвольте мне увезти вас, — прошептал он. — Я вас спасу. Мы с вами будем танцевать вечно, вечно.

— Вечно, — повторила она, сдаваясь. — Вечно. — Когда-то ей так хотелось услышать эти слова, всю свою жизнь она надеялась, что кто-нибудь ей их скажет… Она представила, как скользит по бальному залу, почувствовала сильную руку на своей талии…

— Нет, — вдруг вскричала она, — я знаю, кто вы такой!

Плоть упала с его лица, обнажив голый череп; он шагнул к ней, потянулся к ее горлу…

Я открыла глаза. С улицы, с дорожки, доносились шаги. Настоящие. Кто-то прошел по балкону и остановился перед дверью. Чья-то осторожная рука постучала, раз, другой.

У меня еще был выбор. Я могла притвориться, что меня нет. Или ничего не делать, просто подождать. Изменить голос, сказать, что это не я. Но стоит мне повернуть ручку, как дверь откроется, и я окажусь лицом к лицу с тем, кто стоит за порогом, кто пришел за мной, за моей жизнью.

Я открыла. Я знала, кто он такой.

37

В общем-то, я не хотела бить его по голове бутылкой из-под «Чинзано». То есть я, безусловно, планировала ударить, но в этом не было ничего личного. Я ведь его никогда в жизни не видела. Абсолютно посторонний человек. Думаю, я просто слишком увлеклась: он так напоминал кого-то другого…

И уж конечно, я не думала, что он так надолго вырубится; вот типичный пример недооценки собственных сил. Я была в ужасе, особенно когда увидела кровь. Как же я могла его бросить? А вдруг сотрясение? Опять же, потеря крови… в общем, я велела мистеру Витрони привести врача. Сказала, что приняла этого человека за взломщика. К счастью, он был в отключке и не мог опровергнуть мои слова.

Очень мило с его стороны, что он, придя в себя, не стал на меня заявлять. Сначала я думала, что это ради интервью: журналисты все такие. Конечно же, я слишком много болтала, но оно и понятно: нервы. Статья, когда он ее напишет, получится, что и говорить, странная; и ведь самое удивительное, что в ней на сей раз нет ни слова лжи. Ну, почти. Пара имен, еще кое-что, но в целом — чистая правда. Полагаю, у меня была возможность отказаться от интервью, симулировать амнезию или нечто в этом роде… сбежать, в конце концов; вряд ли он сумел бы меня найти. Сама удивляюсь, почему не захотела так поступить, — я же всегда боялась разоблачения. Но почему-то было невозможно уехать и оставить беднягу одного, в больнице, где ему совершенно не с кем поговорить — особенно после того, как я чуть не угробила его по ошибке.

Он, должно быть, очень удивился, когда очнулся на больничной койке. Шутка ли, семь швов. Мне до сих пор стыдно. И его пальто стало ни на что не похоже, но я сказала, что в химчистке все выведут, и даже предлагала заплатить, только он не позволил. Тогда я принесла цветы; розы найти не удалось, так что это было что-то желтое, вроде подсолнухов. Они слегка подвяли, и я сказала:

— Может, вы попросите медсестру положить их ненадолго в воду? — Он, кажется, был доволен.

И так любезно с его стороны оплатить мне билет на самолет. Я обязательно верну деньги, как только налажу свою жизнь. Первым делом надо вытащить из тюрьмы Сэма и Марлену, я перед ними в долгу. Это адвокат Сэма сообщил, что я жива; и можно ли на него за это сердиться, ведь он просто выполнял свою работу. Еще надо будет повидаться с Артуром, пусть даже и не хочется: все эти объяснения, его безмолвный гнев… Но после выхода статьи он бы так или иначе узнал всю правду. Он любил меня, так сказать, на ложных основаниях, поэтому я не должна слишком огорчаться, когда его чувства остынут. Думаю, он пока даже не получил мою открытку — я забыла отправить ее авиапочтой.

А дальше… у меня нет никаких определенных планов. Разумеется, поднимется шумиха, и я почувствую себя полной идиоткой, но в этом, если честно, не будет ничего нового. Наверняка скажут, что мое исчезновение было рекламным трюком… впрочем, с «Костюмированной готикой» все равно покончено, судя по всему, она принесла мне один вред. Возможно, я займусь научной фантастикой. Будущее привлекает меня куда меньше, чем прошлое, ноя уверена, что для людей оно важнее. Я все думаю, что мне, как непременно сказала бы моя мать, следует извлечь урок из произошедшего.

Но сейчас мне проще всего оставаться в Риме — я нашла совсем недорогой pensione — и ходить в больницу в приемные часы. Он пока не ни кому говорил, где я, согласившись дать мне одну неделю. Он очень приятный человек, правда, с не очень интересным носом, однако, следует признать, в забинтованном мужчине есть нечто… И потом, я вдруг поняла, что он единственный, кто хоть что-то обо мне знает. Наверное, оттого, что раньше я никогда никого не била по голове бутылкой, эта сторона моей личности оставалась скрыта от окружающих. Как и я сама, если уж на то пошло.