Актеры советского кино - Ирина А. Кравченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…До той поры он, по собственным словам, ловил себя на мысли: как Пушкин писал стихи лежа? Размышления о Пушкине не отпускали Быкова никогда. Собирал его сочинения, постоянно перечитывал, а впервые приехав с женой в Михайловское и представив одиночество поэта, сказал, что понимает, каково это — когда снег до горизонта и ни огонечка, ни душе привета… До того, вынужденного, лежания Быков писал не только дома за столом, а и в поезде, на почтамте — везде, если выдавалась свободная минута и можно было где-то примоститься. Теперь, потихоньку выздоравливая в больничной палате, он, как Пушкин, вел записи лежа, зато понял, кто в этот момент водил его рукой: «А кто же, как не Ты, Великий Боже?!» И это открытие придавало сил.
«Как высланный»
В двух шагах от Ленинградского проспекта — частные дома, густые сады. Впечатление, что находишься в дачном пригороде, но это Москва, «Поселок художников» на Соколе, названный так потому, что улицы в нем носят имена живописцев. Когда-то Быков с Санаевой обменяли свою квартиру на дом здесь, отремонтировали его, получился хороший коттедж. Внутри одна из комнат, бывшая в незапамятные времена складом угля, превращена в уютный кабинет. На двери туалета висит табличка «Дамская уборная — Pour Dames», которая в незапамятные времена украшала дверь отхожего места в той коммуналке, где Быков провел детство. Уезжая оттуда, он табличку снял и возил с собой по всем жилищам, пока не осел в этом, последнем…
Опять вроде бы все наладилось. Быков радовался, что и в обществе наконец-то повеяло свободой, и теперь он поставит и снимет все задуманное — «Записки сумасшедшего», «Мифы Древней Греции», «Приключения Васи Куролесова», еще много-много фильмов. И сам сколько сыграет!
Елена Санаева:
«Последняя роль у Ролана была во второй половине 90-х, в картине Мурада Алиева „Ночь желтого быка“: пожилой дядька, директор детского дома. Многие актеры, старея, теряют потенциал, но с Роланом ничего подобного не произошло: в той роли у него была такая мощь, столько доброты, печали… Сохранен был как актер до последнего. Но ему уже было не очень интересно сниматься: его манил письменный стол. Ролан хотел поработать с дневниками, может, сделать из них отдельную книгу, думал написать „Феноменологию детства“ — объемный труд о психологии ребенка, а детскую душу он знал. Но времени на литературную работу не оставалось. И это при том, что своего не снимал и все полученные от тогдашнего министра Павлова деньги на картины отдал другим режиссерам. А сам устраивал международные фестивали детского и юношеского кино, начал разрабатывать для правительства программу „Дети. Экран. Культура“. Кинематограф разваливался, и Ролан с этой затеей выглядел нелепо, что ли. Но оставить все и уйти в свободное плавание?.. После просмотра „Чучела“ один мальчишка написал ему: „Не бросайте нас, дураков“ — Ролан и не бросал.
А что он переживал в те годы? Я до конца поняла это во время нашей с ним поездки в Германию в девяностые. Там показывали „Чучело“. После одного просмотра, как всегда в последнее время, открыв перед сном ноутбук, Ролан что-то напечатал и сказал мне: „Стихотворение написал. Хочешь, прочту?“ Завершалось оно так:
В собственной жизни живу как высланный.
Силы нужны для жизни бессмысленной.
И это — после свидания со своей картиной?!
…Задуман природой он был, видимо, надолго, несмотря на язву и инфаркты. Его мама прожила до 92 лет, папа до 94. Ролан как-то подписал мне письмо: „Твой Рол-мул“ — он и вправду был десятижильным мулом. Но не дожил даже до семидесяти… Последний месяц, самый тяжелый, находясь на кислороде и понимая, что уходит, он однажды сказал мне: „Из-за этого человека я погибаю“. Не буду называть имени, но Ролан имел в виду одного московского начальника, который не дал ему закончить работы в кинотеатре „Бармалей на Пресне“. Это был бы первый детский электронный кинотеатр в Москве. Сердце мое готово было разорваться от того, что в такие дни Ролан думал о кинотеатре. Я могла ответить только: „Что ты говоришь, Ролочка!..“ Уходил он мужественно, был ласков с медсестрами. Но, видя, как он переживал, что не успел чего-то сделать, я принесла ему диктофон и попросила наговорить мне, что он хотел сказать в своем последнем, фактически снятом — девяносто часов материала, — но оставшемся неоконченным фильме „Портрет неизвестного солдата“. Слова Ролана были завещанием, сквозь хрипы и задыхания. На смертном одре он, много думавший о Боге, крестился и умер с именем „Роман“».
Но отчего он ушел? Просто явилось и встало на пороге время, когда ни поэзия, ни героизм оказались не нужны.
«Будут жить»
«Меня несколько удивило, — вспоминала Елена Санаева о „Чучеле“, — что при обсуждении картины всегда в основном затрагивалась общественная, социальная, нравственная, наконец, ее сторона. …Отчего никто не заметил, а в этом, на мой взгляд, главный нерв картины, что это в первую очередь — история большой любви?» А и правда, Быков ведь, еще вынашивая замысел, писал: «Отчего же фильм моей мечты не взрослый? А оттого, что меня не будет интересовать: так разводиться или нет, страдать или нет? Терпеть или давать сдачу? Меня будет интересовать вопрос стартовой ориентации: любить или нет, есть она или нет? Есть!!! Прекрасная! Всесильная! Но горькая. Ищите свою счастливую. Что делать? Во-первых, любить!»
…Давным-давно, когда Быков был молод, в коммунальную квартиру, где он жил, позвонили, затем еще раз, потом раздался громкий стук в дверь. Ролан кинулся открывать. В прихожую вбежала женщина, кричавшая сквозь слезы: «Помогите, он там заперся!» Быков бросился за ней, следом еще двое, один из которых был здоровенным военным. Кто-то притащил топор, взломали дверь… Висевший под потолком мужик был еще теплым. И тут Быков увидел, что двое его помощников исчезли, и принялся в одиночку вытаскивать бедолагу из петли. Хочется думать, что выжил. Когда потом невольного спасателя спрашивали, как же он так освободил его, Быков отвечал: «Я оказался крайним, пришлось все делать самому».
Так по сей день и продолжает спасать, своими фильмами, что-то творя даже с теми, кто, кажется, в человеческом смысле
