Актеры советского кино - Ирина А. Кравченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Снял Нелли, бледную, на землю, дал ей в руки поводья Рамзеса, а сам — вот упрямый характер! — решил все-таки дознаться, что же случилось со Слоном. Сел на него, тот вел себя спокойно, отец выполнил одно упражнение, другое — но неожиданно конь замотал головой и стремительно помчался вперед, напролом. Изо всех сил папа тянул на себя поводья, голова коня уже лежала у него груди, но животное не сдавалось. Впереди замаячил обрыв. И тут взмыленный наездник неосознанно дернул поводья вправо, влево — с конем что-то произошло, он замедлил бег и застыл на месте. Потом тот малый, что отвечал за лошадей, удивлялся: „Вы без моего разрешения взяли этого рысака?! Убедились, что он может стать неуправляемым? Хотя все сделали правильно, поэтому Слон и остановился“.
Во время своих занятий отец получил множество синяков и ссадин, но научился и седлать коня на ходу, и держаться на нем, скачущем галопом, и висеть в седле, вцепившись за гриву. И все-таки, кроме овладения искусством верховой езды, отец, по собственному почину, занялся еще и метанием молота. Говорил, что раскручиваясь с тяжелым снарядом вокруг своей оси, будто превращается в центрифугу, а метнув молот, чувствовал выброс огромного заряда энергии. Видимо, эти ощущения помогали в создании образа.
Для танца Рады и Зобара Лотяну приказал постелить… горячий металлический лист, на котором папа со Светланой танцевали босиком. По-настоящему папа испугался, когда репетировали финальную сцену, где Зобар убивает Раду. На грудь Светлане прикрепили пластину, но нож вошел в нее подозрительно мягко. На папином лице отразился неподдельный ужас, который запечатлела кинопленка.
Наконец, сцену, где Рада отталкивает Зобара и они летят в реку, снимали на крутом берегу Тисы глубокой осенью. Сначала оба катились по усеянному острыми камнями откосу, потом падали в холодную воду. Река, бурная, в том месте неожиданно для всех оказалась еще и глубокой. Почувствовав, что дна нет, и не выпуская Светланы, папа пытался выкарабкаться на берег, но их уносило течением. Из группы кричали, нужна ли помощь, но отец выкрикивал им из последних сил: „Нет!“ — чтобы не прерывали съемку. Нечеловеческим усилием поборов стихию, папа поднял Светлану на руки, выбрался из воды и, сияя улыбкой, понес свою Раду наверх.
Когда фильм вышел на экраны, на папу обрушилась всесоюзная слава. Отныне его воспринимали исключительно как Лойко Зобара, даже отправляли письма на это имя. Предлагали сниматься за границей, в Италии, например, но наши чиновники дальше ГДР поработать не отпустили. Звал и один болливудский режиссер, Григориу очень подходил ему по типажу — туда бы поехать разрешили, но отец в то время был занят. А кроме того, не относился серьезно к индийскому кино. Хотя интересный мог бы получиться эксперимент. Думаю, больше всего папе нравилось сниматься у Лотяну, даже во второстепенных ролях, как в картине „Мой ласковый и нежный зверь“, где он сыграл шурина графа Карнеева».
Этот персонаж время от времени маячит на заднем плане, но зачем он нужен был режиссеру? У Чехова, по повести которого «Драма на охоте» поставлен «Зверь», это поляк, и главный герой все норовит с ним поссориться, потому что тот высокомерно смотрит на их разливанное веселье. Поляк нехотя парирует. У Лотяну гость, который, скорее, румын, за весь фильм произносит одну-единственную фразу: «Неразумно душа ваша славянская устроена». И не оттого ли этот странный персонаж нужен был Лотяну, что, снимая картину, тот в который раз вглядывался своим европейским глазом в свою же «неразумную» славянскую душу?..
Октавиан Григориу:
«Фильм открывал Каннский кинофестиваль 1978 года, куда отправились Эмиль Владимирович, Светлана Тома и отец. Он, кстати, умел носить хорошие костюмы, на нем прекрасно сидел смокинг. И выглядел по-европейски, и умел сразу привлечь к себе внимание. Едва с коллегами появлялся на публике, тут же вокруг собиралась толпа».
«Не за того меня принимаете»
Октавиан Григориу:
«Новая жизнь, с бесконечными съемками, поездками на фестивали и встречами со зрителями, папе понравилась. Он обвораживал друзей и поклонниц широкой улыбкой, меткой шуткой, комплиментом. Когда возвращался с гастролей или съемочных экспедиций в родной Кишинев, его тут же зазывали на всевозможные праздники.
Он же юморной был, озорной, у него задорные огоньки в глазах светились. Когда я был маленьким и они с мамой прогуливались, везя меня в коляске, любил поддразнить свою Катю: шли под горку, а он р-раз — и отпускал коляску. Мама вздрагивала в ужасе, а отец, хитро улыбаясь, мгновенно бросался за коляской и ловил ее. Но однажды упустил несколько секунд и бежал за мной по склону, не на шутку испугавшись. А когда стал водить машину, то, везя жену, опасавшуюся быстрой езды, иногда нарочно поддавал газу, опять же чтобы пощекотать ей нервы.
У папы был друг, Симеон Гимпу, поэт, писавший стихи и к песням. Кстати, его родной брат, Михай, впоследствии возглавлял парламент Молдовы и был исполняющим обязанности президента. Симеон слыл замечательным сотрапезником, в высоком смысле слова: не забуду, как он устраивал во время застолий поэтические состязания, в
