Актеры советского кино - Ирина А. Кравченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Борис Юхананов, театральный режиссер, друг Никиты:
«Его маму нельзя представлять как манекенщицу. Она воплощала собой странное ответвление вечной женственности, удивляющее в Петербурге. Я ее не застал, но чувствовал незримое присутствие в судьбе сына, никогда о матери не говорившего, во всяком случае со мной».
Ирина Каверзина, художник по костюмам, вдова режиссера Виктора Сергеева:
«Алевтина Михайловская была очень красива и, к сожалению, с тяжелым пороком сердца. Ей требовалась операция, но, вероятно, из-за того, что начались проблемы с нервами, она отказалась. Никита ухаживал за мамой, помогали друзья семьи. Виктор Анатольевич, несмотря на то, что развелся с Алевтиной Ивановной, из-за ее болезни продолжал жить с ней.
Мама умерла, когда Никита учился в десятом классе. Незадолго до того он узнал, что тот, чью фамилию он носил столько лет, Сергеев, — не его родной отец. После всего пережитого подросток находился в состоянии крушения мира вокруг себя. Но хорохорился».
Обстоятельства жизни из благоприятных превратились в едва переносимые для шестнадцатилетнего подростка. Нарушение привычного хода вещей, самым тягостным в котором стало сиротство — так принц превращается в нищего, — надо было как-то преодолеть. Что там сказано у Пастернака? «Как крылья отрастали беды / И отделяли от земли». Наверное, Никите не оставалось иного выхода, кроме как надо всем, что невозможно было собрать, склеить, привести к некоему знаменателю, — взлететь.
…Его дедушка и до революции, и при советской власти служил в цирке шпрехшталмейстером. Выходил на манеж, высокий, красивый, и громко объявлял очередной номер. Но перед появлением воздушных гимнастов язык у деда превращался в «валенок»: он до ужаса боялся высоты и представлял, что это ему надо идти по проволоке. Зрители его страха не замечали — дедушка умел совладать с собой, но сам он своей впечатлительности стыдился. И однажды ночью взобрался на площадку, с которой гимнасты ступают на канат. Там ему стало плохо с сердцем, несчастный лежал наверху, на маленьком пятачке тверди, и кричал. Прибежал пьяница-клоун, которого на ночь запирали в цирке, позвал кого-то на помощь, и шпрехшталмейстера с верхотуры сняли. Но попытку подняться над своим страхом высоты тот все-таки совершил.
«Я помню, как он нас с бабушкой веселил, — писал Никита. — Дед уже последние годы не вставал с постели, и вот как-нибудь мы уговорим его. Он на подушке подберется, сядет поудобнее, весь выпрямится и выдаст: „Всемирно известный американский иллюзионист, великий Лафайет, автор, изобретатель и постановщик сенсационных иллюзий Корона Божественный Кришна имеет честь представить благосклонному вниманию высокопочтеннейшей публики свой новый номер: переселение душ!“». «Публика», состоявшая из Никиты и бабушки, ликовала. Но самым важным уроком из дедовых коротких реприз, думается, было понимание одной заковыристой штуки: то, что выглядит нелепым в реальной жизни, если вдруг посмотреть отстраненно, да хоть смешно изобразить, часто обретает совсем иную окраску.
К этому «переселению душ» — возможности примерить на себя вымышленные образы — Никиту Михайловского и стали время от времени привлекать. И очень рано, даже по двум работам в кино (хотя их за Никитины школьные годы было чуть больше) — четырнадцатилетнего Филиппка из «Объяснения в любви» Ильи Авербаха и Димы из фильма Аян Шахмалиевой «Дети как дети» — стало понятно, что мальчик может сыграть все, что угодно, не играя. Убедительный он был на экране, естественный. Потому, видимо, и возник в жизни подросшего Никиты фильм «Вам и не снилось», в котором надо было сделать вещь трудную — рассказать о любви двух подростков. Возник случайно, но только на первый взгляд, потому что это был смутный для Никиты период — болезнь матери, ее смерть, разлад с отцом, оказавшимся отчимом… Надо было искать самые действенные способы спасения, брать тоном выше того, что предлагала жизнь.
На ветру
Татьяна Аксюта, актриса:
«Меня уже утвердили на роль Кати, а того, кто сыграл бы Ромку, найти не могли. Пробовались и молодые профессиональные актеры, и студенты театральных вузов. Уже вышли все сроки, когда ассистентка режиссера фильма Ильи Фрэза, опытная, имевшая свою большую актерскую картотеку, вспомнила про Никиту: мол, снимался чудесный мальчик, теперь он вырос, давайте на него посмотрим. Срочно вызвали его из Питера. Никита приехал, пообщался с режиссером и с автором повести, Галиной Щербаковой, и сразу стало ясно, что это Ромка.
На следующий день начались съемки, причем с финала: в последней трети картины на экране должна стоять зима, а уже был февраль, снег уходил. Мы с Никитой еще не успели толком познакомиться, а предстояла эмоционально сложная сцена: Ромка, выпав из окна, сидит в снегу, Катя бежит к нему. Посадили нас в сугроб, стали фантазировать, что нам делать…
Мне тогда исполнилось двадцать три, Никита учился в девятом классе. Я уже знала, что такое сцена, но в кино снималась впервые. Глядя на моего партнера, подумала: как он играет! Знает, что такое камера, как существовать в кадре. На него можно было положиться. Причем Никита, как и моя однокурсница Лена Майорова, тоже снимавшаяся в нашем фильме, мог все сделать сразу. До меня же только на втором-третьем дубле доходило. В этом мы с Никитой не совпадали, и, по-моему, Щербакова пошутила: „От дубля к дублю Аксюта каждую сцену играет лучше, а Михайловский хуже“. Потому что ему становилось скучно, неинтересно. И все равно играл замечательно.
Те моменты, когда режиссер говорил „стоп“, а оператор продолжал снимать, были классными! Потому что мы оказывались предоставленными сами себе. Вспоминается сцена, в которой Ромка с Катей приносят учительнице котенка. В конце мы вышли из квартиры, Фрэз дал отмашку: „Ну, делайте, что хотите“ — и Никита подхватил меня, закружил, и это вошло в фильм.
Ничего режиссер с нами особенно не обсуждал, хотел только, чтобы сохраняли в кадре естественность. Поэтому Ромка и Катя — это, по сути, мы и есть.
А каким был для меня Никита? Настоящим питерцем. Есть московские ребята, которые запросто могут позвать куда-то, проявить панибратство, а Никита был более сдержанным. А когда начал прикалываться, я поняла, что с юмором у него все нормально. Он мог сказать что-то с унылым видом, но ты так смеялся! Никита
