Все мои ничтожные печали - Мириам Тэйвз

лицо в морге. Мама все-таки настояла, чтобы ей показали тело Эльфи перед кремацией. Это был поезд. Поезд разбил ей лицо и забрал ее жизнь, как это было с отцом. Ей не пришлось долго ждать своего поезда, она идеально рассчитала время. Куда возвращается насилие, если не прямиком в наши кости и кровь? Мы с Ником провели маму по узкому проходу в пустой часовне при похоронном бюро и встали с двух сторон от нее, взяв ее под руки, словно мы собирались исполнить русский народный танец. Директор бюро говорил маме, что ей не надо смотреть на тело Эльфи. Разве что на одну руку. Он предлагал обустроить все так, чтобы Эльфи лежала в закрытом гробу, и была видна только рука – тонкая, хрупкая, бледная рука пианистки. Мама с ним не согласилась. Я хочу увидеть лицо моей дочери, сказала она. Вот мы и увидели. Дыра в голове Эльфи была зашита примерно так же, как зашивают в домашних условиях лопнувший бейсбольный мяч. Тогда-то я и подумала: Какой Микки-Маус зашивал ей лицо? Еще минуту я смотрела на Эльфи – в надежде, что она моргнет, откроет глаза и рассмеется над этим абсурдным зрелищем, – а потом вдруг испытала огромную благодарность к директору похоронного бюро, который приложил столько стараний, чтобы восстановить красоту моей старшей сестры и дать нашей маме возможность взглянуть на нее в последний раз.

Эльфи завещала мне деньги по ее страховке. Также, подобно Вирджинии Вулф, она дала поручение банку выплачивать мне ежемесячно две тысячи долларов в течение следующих двух лет, чтобы я не работала, сидела дома и писала книги. Так что давай-ка за дело, Шарни, написала она в личной записке, предназначенной лишь для меня. Все остальное, кроме целевых доверительных фондов, которые она учредила для моих детей, и денег, оставленных маме на путешествия, новую машину и хороший слуховой аппарат, Эльфи завещала Нику. Деньги, полученные по страховке, я собираюсь потратить на покупку дома в Торонто. Найду что-нибудь подешевле и сделаю там ремонт. Мне кажется, Эльфи одобрила бы это решение. Она разгадала мой блеф? Она вообще собиралась приехать ко мне в Торонто? Смогла бы я отвезти ее в Цюрих? Точно ли я вознамерилась отвезти ее в Цюрих?

Мама переезжает в Торонто, будет жить со мной и Норой.

Можно? – спросила она по телефону.

Даже нужно, сказала я.

Не было никаких обсуждений, никаких «за» и «против». Пришло время сплотиться. Мы потеряли половину наших людей, запасы почти на исходе, а зима уже близко. Мы, три женщины трех поколений, будем жить в старом разваливающемся доме, который я только что приобрела благодаря Эльфи.

18

Я лежу на надувном матрасе в пустом доме посреди ночи и слушаю вполуха, как Нельсон рассказывает о своих детях – и в Канаде, и на Ямайке, – о печалях и горестях, что ему доставляют матери этих детей, так что ему приходится вкалывать день и ночь. Нельсон стоит на верхней ступеньке стремянки и пытается дотянуться кистью до потолка. Я не сплю с Нельсоном. Я его наняла для малярных работ. Я то и дело впадаю в дрему и вспоминаю один разговор, состоявшийся у нас с Эльфи давным-давно, в незапамятные времена. Разговор примерно такой:

Что у тебя в ухе?

У меня в ухе? Ничего.

Нет, Йоли, что-то там есть. Что-то белое и похожее на сперму…

Откуда там взяться сперме?

Тебе лучше знать.

Это шампунь.

Нет, не шампунь. Иди сюда.

Перестань!

Нет, правда. Иди сюда. Я хочу посмотреть.

Нет.

Тогда что это? Ты попробуй на вкус и скажи.

Это шампунь. Я только что вымыла голову.

Ты сначала попробуй. Вдруг это сперма.

Эльфрида, это шампунь. Там не может быть спермы, потому что ей просто неоткуда там взяться…

Ха! Хватит врать… Ладно, Йоли, расслабься. Мне даже нравится, что у тебя в ухе сперма.

Я слушаю, как Нельсон рассказывает о своей тяжкой жизни, пока белит стены и потолок в моем ветхом доме. Дом разваливается на части, но у него крепкий костяк, если верить риелторше. Вообще-то она сказала «крепкий скелет», и я боюсь, что в прямом смысле слова. Вчера я отмывала буфет на кухне и нашла книгу, оставленную предыдущим владельцем. «Серийные убийцы от А до Я». Риелторша не хотела показывать мне этот дом, потому что он грязный и жутковатый, но я сказала, что у меня мало времени. Ко мне совсем скоро приедет мама.

Дом стоит рядом с грязным прудом, втиснутым между похоронным бюро, психбольницей и скотобойней. Каждая из нас троих найдет что-нибудь для себя, сказала мама по телефону, когда я описала ей окрестные красоты. Стены потрескались и осыпаются, полы проседают, лестницы, все до единой, сломаны. Кирпичи крошатся в красную пыль, что летает по дому, как вулканический пепел, и забивает глаза и нос; крышу надо чинить, фундамент весь в дырах, двор зарос сорняками, под крыльцом живут скунсы. Однажды вечером я вышла во двор и обнаружила уличную проститутку (Уилл, теперь второкурсник в университете, говорит, что их следует называть секс-работницами), которая обслуживала клиента, прислонившись спиной к моему забору. Я сказала: Ох, батюшки, – как сказал бы отец, если бы ему довелось встретить на улице ночную фею. На кончике носа у проститутки красовалась болячка ярко-красного цвета размером с десятицентовую монету, как будто она изначально решила выйти из дома, нарядившись клоунессой, но потом передумала и вышла в привычном образе проститутки. Каждое утро я беру длинную палку, собираю с земли использованные презервативы и иглы от шприцев и складирую их в синий мусорный бак у задней калитки, которая открывается не в ту сторону и постоянно норовит заехать мне по лицу. Когда бак переполнится… я даже не знаю, что буду делать. Так называемый двор вокруг дома – сплошной пустырь, заваленный мусором. Земля пропитана ядовитым свинцом от окрестных заводов.

Мама приезжает уже через месяц. У меня не так много времени, чтобы привести эту выгребную яму в порядок. Нора будет жить наверху, на чердаке с белками, я – на втором этаже с мышами, мама – на первом, в непосредственной близости к скунсам. Можно будет выходить на балконы (в мамином случае – на крыльцо) и петь на три голоса, как в «Богеме». Вот то место, что нас исцелит. Как говорится. Через дорогу, за домом, стоит заброшенный завод автомобильных запчастей. Он загораживает собой почти все западное небо, но если подняться на крышу, то оттуда видна необъятная даль, почти до самого Виннипега.

Здание заброшенного завода окружено рвом, где вода заросла тиной. Люди бросают туда всякий мусор: старые коляски, сломанные теннисные ракетки, компьютеры, будильники, грязное нательное белье. Ближе к ночи два таинственных