Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948 - Яльмар Шахт

Поскольку мне пришлось продлить свое временное пребывание в Париже, я нанес там несколько визитов. В первую очередь посетил своего коллегу господина Робино, управляющего Банком Франции, который принял меня вежливо. Второй мой визит состоялся к господину Леону Барту, председателю репарационной комиссии, под эгидой которой созывался и собирался комитет Дауэса. Я считал своим долгом нанести эти два визита. Неожиданно получил поручение из ведомства канцлера встретиться с господином Мильераном, президентом республики. Мильеран был правым социалистом с репутацией оппортуниста. В ходе нашей беседы я нашел его довольно откровенным во многих отношениях, но страдающим некоторой узостью политического кругозора, которую я обнаружил и в господине Барту. В течение получасового разговора мне не удалось убедить президента в том, что франко-германское взаимопонимание, которое я определял как насущную необходимость, могло быть очень быстро восстановлено более тесными экономическими связями. Там, где шла речь о Германии, Мильеран придерживался своей адвокатской и политической позиции.

Этот визит к главе французского государства, от которого я не мог отказаться, не погасил мой интерес к встречам с другими французскими политиками. Между тем мое посещение Мильерана обеспокоило премьер-министра господина Пуанкаре. Однажды меня навестил господин Барту и постарался уговорить меня встретиться с премьер-министром.

— Я прибыл в Париж, господин Барту, не для политических дискуссий. Естественно, я встречался с вами как с председателем репарационной комиссии. Если я встречался с президентом, то только потому, что он сам попросил об этом. У меня нет желания просить о посещении господина Пуанкаре. Если он пожелает увидеться со мной, то в его власти сообщить мне об этом. В таком случае, конечно, будет весьма невежливым с моей стороны не откликнуться на такое пожелание. Я не хочу быть невежливым.

— Но, господин Шахт, поймите, раз вы нанесли визит господину Мильерану, господин Пуанкаре придает особое значение вашему посещению его. Он — глава правительства и поэтому не может пройти мимо того факта, что, посетив президента, вы проигнорировали главу правительства.

— У меня нет ни малейшего желания игнорировать господина Пуанкаре. Мне отлично известно его важное политическое положение. Но я присутствую здесь как представитель деловых кругов по просьбе комитета Дауэса и не имею ничего общего с политикой. Комитет Дауэса не входит в сферу деятельности главы французского правительства, но находится в сфере вашей компетенции, господин Барту, как председателя репарационной комиссии.

— Вы не понимаете, господин Шахт! Господин Пуанкаре настаивает на вашем визите.

— Тогда пусть он сообщит мне об этом.

— Он не может этого сделать. Национальное собрание сочтет такой шаг с его стороны подозрительным с политической точки зрения.

Я не отступал, настаивал на своем. Понадобилось еще два дня уговоров, в которых приняли участие также представители французского МИДа, прежде чем я уступил. В конце концов, Пуанкаре был наиболее влиятельным деятелем во всем Союзном совете.

— Уверяю вас, господин Шахт, — сказал в заключение Барту, когда подготовка к визиту была закончена, — если вы явитесь завтра в Кэ д’Орсе в пять вечера, то премьер-министр примет вас незамедлительно.

На следующий день ровно в пять часов вечера я прибыл в здание МИДа на набережной Кэ д’Орсе, где имел свою резиденцию господин Пуанкаре. От меня приняли пальто, шляпу и повели в одну из тех роскошно обставленных комнат в стиле эпохи Людовика XVI, которые восхищают нас даже сегодня. Часы на камине показывали ровно пять часов вечера. Я подождал пять минут. Прошло десять минут. С растущим нетерпением я прождал еще пять минут. Я помнил о заверении Барту, что задержки не будет. Подождал еще пять минут. Затем мое терпение лопнуло. Я не видел причин мириться с неучтивостью даже со стороны французского премьер-министра. Я попросил служащего вернуть мне шляпу и пальто, а также сообщить его превосходительству, что, к сожалению, я не располагал временем ждать его дальше. Служащий пытался удержать меня, но я быстро покинул здание. Уже спустился по лестнице, пересек передний дворик и сворачивал на боковую дорожку, когда услышал, что меня окликают по имени. Двое служащих министерства, один в красном, другой в черном облачении, нагнали меня и сообщили, что премьер-министр принимал гостей, а сейчас просит меня вернуться. Он попросил своих гостей подождать, пока он меня примет. Поскольку я не хотел быть неучтивым, то вернулся. Господин Пуанкаре стоял у входа в свой кабинет и немедленно меня принял.

Через несколько недель этот случай был преподнесен в сатирическом еженедельнике Парижа под заголовком «Доктор Шахт не может ждать».

Моя беседа с господином Пуанкаре длилась почти час. Я обрисовал ему германскую ситуацию. Объяснил, насколько невозможно для нас выплачивать репарации, составляющие в целом сумму в 120 триллионов марок. Попытался дать ему понять, что Германия способна оплачивать долг только за счет экспортных товаров и в таком объеме, который не вынесут другие страны, даже сама Франция. Я заметил, что подобный экспорт подорвет конкурентоспособность промышленности союзных западных стран. Однако иных возможностей погасить необходимую сумму немецких репараций другим странам не существует.

Было ясно, что передо мной высокоинтеллигентный и культурный человек. Но было столь же очевидно, что этот человек готов подчинить все прочие соображения своим политическим целям, например цели доведения Германии до состояния полной утраты дееспособности и деградации.

— Господин премьер-министр, вы могли бы прикрепить к каждому немецкому дому табличку с надписью «Этот дом — собственность господина Пуанкаре», ни на йоту не изменив ситуацию. Право собственника домов не даст вам ни малейшей выгоды. Вы даже не сможете перевести ренту с немецкой на французскую валюту.

Пуанкаре оставался непреклонным. Он прекрасно понимал, о чем я говорю, но его единственным желанием было держать Германию в подчинении.

Я поднялся.

— Сожалею, что в данных обстоятельствах продолжать наш разговор бессмысленно. Я покидаю эту комнату менее обнадеженным, чем при входе в нее.

Мы простились холодно.

От одного представителя его окружения я узнал в последующие дни, что, по словам Пуанкаре, я был первым немцем, который ясно объяснил, чего хочет Германия, и первым собеседником, который прервал разговор с ним.

Разумеется, мне пришлось сообщить об этом разговоре нашему послу в Париже, и тот, в свою очередь, переслал информацию в Берлин. В результате рассказ о моем визите к Пуанкаре во всех деталях быстро получил широкое распространение. Нашего посла привело в ужас мое поведение во время встречи с французским премьером, многие члены правительства укоризненно покачивали головой. Лишь генерал фон Сект усмехнулся, когда услышал эту историю. И эта усмешка значила для меня больше, чем все покачивания головой.