Проза о неблизких путешествиях, совершенных автором за годы долгой гастрольной жизни - Игорь Миронович Губерман

– Юрий Петрович, – нагло попросил я, – позвольте с вами чокнуться. Вам это хуйня, а мне – мемуары.

Как-то я в качестве шофера привозил к нему Зиновия Гердта и вдоволь понаслаждался неспешной беседой двух этих замечательных людей. Потом еще (совсем недавно) мы с ним встретились в доме наших общих друзей – ну, словом, с этого я начал не затем, чтоб ненароком похвалиться, а к тому, что мы летели в Венгрию.

У жены моей неладно с легкими, а там под Будапештом объявилась (мы об этом слышали впервые) некая подземная пещера, для таких больных целительная. Постоянная в ней температура – четырнадцать градусов (по счастью, плюс четырнадцать), а влажность – девяносто восемь процентов. Если посидеть в ней каждый день по три часа, то будет изумительный эффект – мы это всё прочли в рекламе и польстились.

По своему глобальному невежеству я ничего почти о Венгрии не знал. Поэтому все первые дни сидел в гостинице (на острове посреди Дуная) и читал усердно книжки, мне заботливо принесенные местными друзьями. Оказалось, что и раньше что-то я слыхал или прочел, только теперь это совсем иначе зазвучало – увлекательно и гораздо убедительней. Впрочем, я немедля этим поделюсь.

Прости меня, читатель, если это все давно тебе известно.

Венгры появились в Европе в девятом веке, прибредя огромным племенем из Зауралья и Западной Сибири. Их ближайшие сородичи (по языку) – это ханты и манси, удмурты и мордва. О причине, что побудила необозримое скопище людей уйти в неведомые дали, ученые спорят, а меж тем языковое финно-угорское единство учиняет фестивали, конкурсы и всякое общение между такими нынче разными народами.

Я вдруг себе представил очень ясно, как какой-нибудь фольклорист из Удмуртии, повидав жизнь венгров, молча проклинает своих древних предков за нерешительность в те годы общего исхода.

Как раз недавно в Салехарде довелось мне наблюдать и хантов, и манси, а теперь вот оказался среди их, по сути, родственников. А разницу в образе жизни легко себе представить.

Летописи, кстати, подтверждают это великое переселение, ибо по дороге, длившейся годами, всякие случались мелкие войны, столкновения и, напротив, дружелюбные союзы.

А про венгров нашей современности узнал я нечто вовсе новое – что, признаться, поразило меня. Ко времени угасания Первой мировой войны в России оказалось чуть не полмиллиона военнопленных венгров. Сведущие люди объяснили мне, что венгров гнали на фронт при очевидной нехватке оружия для них, еды, одежды и транспорта – отсюда и такое количество сдающихся в плен. И именно они сделались крепчайшей опорой молодой советской власти. Даже в штурме Зимнего участвовали венгры. Дух миражей, навеянный революцией, глубоко проник в их души.

Когда в феврале восемнадцатого года только что образовалась Красная армия, в ней было всего двести тысяч человек, а красных мадьяр было в ней – уже восемьдесят тысяч. В сорока крупнейших городах России возникали воинские формирования венгров, вставших за революцию.

И отнюдь не только латышские стрелки охраняли Кремль, работали в ЧК, подавляли восстание эсеров, воевали всю Гражданскую войну – венгров среди тех, кто насаждал советскую власть, было чрезвычайно много. Это безумно радовало Ленина, почитающего Россию за спичку, которая разожжет всемирный пожар. Воины-интернационалисты (так их называли в то время) были очевидным признаком осуществляемости этой жуткой утопии. Для коренных россиян они все были на одно лицо – отсюда, очевидно, и тот миф о повсеместных латышах, что засел когда-то напрочь в заскорузлом моем сознании – да и не только, впрочем, моем. А всего их в Красной армии было более ста тысяч, даже в дивизии Чапаева воевало множество венгров.

Только тут я услыхал впервые, что в нашем лагере мира, социализма и труда Венгрия была самым веселым бараком. Отсюда и восстание лагерное подняли они первыми. В пятьдесят шестом году. В крови утопленное, замолчанное миром восстание.

И я рад был узнать, что его подняли студенты. Сперва ведь к происходящему прислушались в Кремле и вывели часть советских войск, но все не прекращались наглые демонстрации и митинги, и на маленькую Венгрию обрушилось целое войско – несколько десятков тысяч солдат и шесть тысяч танков. Это здесь был впервые опробован автомат Калашникова. Восставшие венгры вполне в духе времени требовали, в сущности, немногого – социализма с человеческим лицом. Только чтоб лицо это было не русским и не еврейским. Советские солдаты, между прочим, были искренне убеждены, что борются они с поднимающим голову фашизмом. А венгры до сих пор помнят с гордостью и отмечают этот яростный порыв к свободе.

Ну, а нас с женой из Будапешта повезли в город Тапольцы, где были вожделенные целебные пещеры. Километров двести мы проехали по густо-зеленой Венгрии (для моего израильского взгляда это было чудом), по дороге, огибая озеро Балатон, налюбовались дивными курортными городками, даже рюмку местной водки палинки я выпил на одной из остановок. А потом был небольшой провинциальный город, окруженный невысокими горами, и гостиница, стоявшая на подземных пещерах. В них надо было сидеть по три часа в день.

Изумительно красивой оказалась эта сеть огромных пещер. Тысячелетия назад здесь протекал могучий поток, который оставил после себя дно из мелкого галечника и невероятно театральные своды сегодняшних пещер, бывшего своего русла. Бесчисленные вымоины, впадины самых прихотливых очертаний, даже небольшие пещерки – память о смытых рекой породах. И повсюду – узкие удобные кровати для больных (астмой, бронхитом – список весьма велик). По три часа надо сидеть-лежать в чистом подземном воздухе. Большинство пациентов мирно спят в этом уютном подземелье, повадился там спать и я. А так как я во сне храплю неистово, то, едва я засыпал, обитатели нашей пещеры тихо перебирались в соседние. Так, во всяком случае, объясняла мне жена опустелость нашего обиталища.

А еще возле гостиницы был отменный парк из неизвестных мне деревьев. Нет, каштаны я различал по висящим на них плодам и сосну от ели отличаю почти сразу, но тамошние – узнавал не все.

Всего метров через двести – триста от наших целебных подземелий находилась еще одна сеть пещер, и там текла река, где-то впадавшая в городское озеро. Она описывала под землей круг, и по нему можно было прокатиться на лодке. Я, конечно же, туда повлекся.

Лодка оказалась аккуратно склепанным цинковым корытом, к ней вручили мне весло. Я сперва огорчился было видом этой лодки, но быстро понял, что деревянная мгновенно истрепалась бы в щепки, плывя по узкому каналу